Ответа матери Амалия не расслышала, но голос бабушки стал холоднее и звонче:

— Дети и дом — главная твоя задача. Каждый раз, когда ты видишь маленькие ручки и ножки новорожденного, когда видишь, как он растет, меняется, как улыбается — на тебя опускается понимание истинного предназначения! В нем — благо и смысл…

В десять слова «истинное предназначение», «благо», «смысл» и другие, произнесенные бабушкой, не тронули души Амалии, но спустя пять лет она вспомнила их: новая кухарка вошла в дом, и за ней чинно шагали Джон и Марли. Одетые просто, но чисто, явно смущенные вниманием господ и других слуг, они казались столь трогательно-беззащитными, что Амалию затопило отчаянное тепло. А каким могло бы быть это чувство, если бы дети были ее? С того момента Амалия твердо решила стать лучшей женой и, конечно, матерью.

Совсем не похожей на ее собственную.

— Привет, — ласково поздоровалась Амалия, — а что вы тут делаете? Разве не время сейчас помогать матушке на кухне?

По тому, как переглянулись и потупились двойняшки, Амалия поняла, что улизнули они тайком. Ей стало интересно, почему же столь послушные обыкновенно дети решили пойти на проступок?

— Вас отпустили поиграть, верно?

— Да! — ухватился за подсказку Джонни. — И мы…

— Мы решили посмотреть на двойную могилу! — выпалила Марли, брат неодобрительно покосился на нее, но промолчал.

«Наверное, одним идти страшно, вот и проболтались», — подумала Амалия и почувствовала, как по рукам пробежали мурашки — ей точно было бы страшно!

— Что еще за могила?

Двойняшки снова замялись: Марли принялась теребить передник, а Джон ковырять носком землю.

— Только не рассказывайте матушке, леди Амалия, — наконец решился Джонни, — нам борроуфановские рассказали…

— …что за садом похоронена леди, что здесь до нас жила! — взволнованно перебила его сестра.

Амалия только брови удивленно приподняла: хоронили обычно на кладбище у церкви или часовни Спасителя! За садом, насколько знала Амалия, никаких церквей-часовен не было. Впрочем, она и о могиле впервые услышала. Наверняка, какие-нибудь местные байки!

— Уверена, что леди похоронили как положено — на кладбище, рядом с ее семьей, — произнесла она, закрывая книгу и поднимаясь.

Дети смотрели на нее чуточку обиженно и настороженно: отведет ли домой, помогать на кухне, расскажет ли матери о тайных вылазках в городишко и общении с местными?

— Пойдемте, посмотрим вместе, — Амалия протянула руки, и двойняшки радостно за них ухватились.

От улыбок на их губах, от тепла их маленьких, таких хрупких ладошек у нее сладко защемило в груди. Как можно по собственной воле отказываться от этого? Как можно… не любить свое дитя? Амалия крепче сжала пальцы, стараясь удержать трепетное и нежное, что дрожало в ней, не дать злым, полным обиды мыслям захватить ее.

Могила оказалась правдой. И находилась она совсем не за садом, а прямо в нем. Яблони сменились полудикой вишней и торном, под сенью которых вилась почти заросшая травой тропинка, она-то и вывела Амалию с детьми к самому отдаленному уголку сада. Там, у каменной стены, оплетенной плющом, покрытой серыми и желтыми пятнами лишайника, притаилось гранитное надгробие. Вокруг него густо разрослись колокольчики — Амалия никогда ничего подобного не видела — они были буквально повсюду и… уже цвели! Бледно-голубые и ярко-синие, густо-фиолетовые и даже белые венчики покачивались на ветру, а среди них свечами возвышались асфодели.

Амалия шагнула к надгробию и почувствовала, как пальчики Марли и Джона разжались — они остались на границе этого колокольчиково-асфоделевого безумия. Она не стала звать их, пошла вперед, ступая осторожно, но все равно чувствуя, как недовольны ее вторжением цветы — они качали головками, цеплялись стеблями за ее юбки и, наверное, неслышно звенели от возмущения. Остановилась она только когда оказалась совсем рядом с гранитной плитой. Вблизи стало видно, что ей не один год, время покрыло камень оспинами, мшистыми мазками, но слова все еще легко читались: «Ромаль Кроптон», а ниже даты рождения и смерти.

На надгробии дедушки Амалии выбили слова «возлюбленному мужу и родителю», бабушкино венчала фигура плакальщицы, одеяние которой драпировкой спускалось к могильной плите, а здесь — просто сухие цифры и имя. Амалия почувствовала, как глаза обожгли слезы.

— Леди, — негромко окликнула ее Марли, — пойдемте, здесь страшно!

Страха Амалия не чувствовала, только сожаление и холод, пробирающий ноябрьским ветром, а не майской прохладой. Но Марли права — стоило вернуться хотя бы в сад. Амалия развернулась и пошла к двойняшкам, что с облегчением нырнули в тень вишни и торна.

Она не увидела стоящую за надгробием девушку с льняными волосами, ее светлое, с глубоким декольте платье растворялось дымком среди цветов, а на губах играла задумчивая улыбка.

***

Избель почти не выходила из комнаты. В понедельник Дональд уехал, проведя в новом доме всего неделю, и оставил ее одну в бесконечном холоде, но она его почти не ощущала. Привыкла ли? Избель не знала. Ее ногти теперь отливали синевой, губы побледнели, она не могла удержать в непослушных, негибких пальцах иглу для вышивания, но шаль больше не укрывала ее плечи, а плед — ноги, все стало неважно.

По утрам Избель не хотела просыпаться, а днем грезила наяву, раз за разом вспоминая то, что снилось ночью. Там, во снах или воспоминаниях, была настоящая жизнь. Та, о которой Избель так мечтала, та, которой она жила так недолго. Даже лучше. Молодость, красота, богатство — истинное богатство, а не жалкие бумажки Дональда — она владела всем, потому что в ее жилах текла кровь Лордов Основателей! Ей достаточно было посмотреть на серое, затянутое тучами небо, чтобы ветер разорвал их в клочья и обнажил радостную синеву! И пусть за это приходилось расплачиваться мигренью и носовым кровотечением… Избель прикрыла глаза, стремясь вновь вызвать в памяти этот образ — юной леди в платье с глубоким декольте, с глазами белыми, словно снег — именно в нем она проживала лучшие часы своей жизни. И как она могла бояться этого отражения? И когда увидела его в зеркальце, и в ту, первую, ночь, когда сон скрыл тоскливую реальностью темной вуалью…

Избель помнила, как лежала, ворочаясь на колючих от крахмала простынях, касаясь щекой неприятно-гладкой подушки, укрытая одеялом, под которое, не смотря ни на что, просачивался холод. Запах новых обоев смешивался со странным землистым ароматом. Она вдыхала его, думая о том, в какую дыру привез ее Дональд, и постепенно этот аромат вытеснил все остальные, утянул Избель за собой в забытье. Она редко помнила свои сны, даже думала, что они ей вовсе не снятся, но в этот раз все было иначе