кулачок. Горло Амалии сдавило спазмом, а в глазах потемнело; удара она уже не почувствовала.

Глава 3 Такие разные сны

Вагон ритмично покачивался, убаюкивая, и в другой ситуации Дональд с удовольствием бы задремал до прибытия поезда, но в этот раз сон не шел. Дональд нервно постукивал пальцами по колену, невидящим взглядом уставившись в окно. За ним мелькали поля и перелески, но перед глазами вставали совсем другие картины.

Амалия, бледная до прозрачности, лежащая в постели, куда ее перенесли, найдя на полу, горничные. Бедняжка была столь холодна, что лишь поднесенное к губам и носу зеркальце, дало понять, что она жива. Через несколько минут Амалия очнулась, даже за доктором послать не успели, но и этого хватило, чтобы Дональд ощутил бессилие и отчаяние, которые до того не испытывал. А утром Амалия оказалась столь слаба, что завтрак, да и обед, ей принесли в постель. Она все время спрашивала про какую-то златоволосую девочку, но откуда ей быть в доме Вейтов, в чьих жилах нет ни капли волшебной крови? Ведь только потомки фей, фэйри и эльфов, члены семей Лордов Основателей вроде Генри Айдела, могут похвастаться волосами иного, нежели русого цвета! Смутная, неоформленная мысль появилась, но тут же исчезла, скрывшись за следующей картиной: Избель с порозовевшими щеками с аппетитом ест запеченную с ранним картофелем курицу. Подобной картины Дональд не видел, наверное, с самой свадьбы: когда жена понесла, она перестала нормально есть — ее постоянно тошнило, а, может, и рвало, и с рождением ребенка ситуация практически не изменилась. После обеда Избель ушла в комнату, но обратно уже не вышла, к ужину румянец исчез с ее лица, губы потеряли цвет, и силы оставили ее. Она дрожала, кутаясь в шаль, жаловалась на сквозняки и холод, а потом попросила… зеркало. Дональд обещал купить его в первую же поездку в Ноднол.

Да и слуги вели себя странно: шушукались по углам, замолкая при его появлении, провожали настороженными взглядами. Дональд даже вызвал к себе в кабинет дворецкого, но тот невозмутимо ответил: «Все в порядке, сэр». Выдали дворецкого глаза — на самом дне в них поселилась тревога. Что бы в доме ни происходило, оно явно вело не к здоровью и счастью семьи, а к чему-то неправильному, болезненному, гибельному. Да и сам Дональд стал плохо спать: ему постоянно снилась одна и та же женщина. Средних лет, но с лицом, состаренным горем и усталостью, в темном платье, какое могла бы носить и гувернантка, и приживалка. Она появлялась в его снах, сжимала тонкие пальцы на его руке и просила немедленно уехать из особняка. Ночь за ночью.

Поезд издал громкий гудок и начал замедляться. Дональд, очнувшись от своих мыслей, подтянул ближе саквояж, поправил шляпу. Пожалуй, впервые за долгие годы он чувствовал себя растерянным — его жизнь всегда была размеренна, правила и законы не ставили перед ней препон, скорее размечали, делали понятной и удобной. Учеба в престижном колледже и университете, женитьба на титулованной красавице, работа на благо семьи — все получалось, пока Избель не родила девочку. И теперь, когда он все-таки попытался исправить ситуацию, жене стало хуже, а Амалия, его маленькая, разумная, послушная Амалия начала бредить! В чем причина? В перемене обстановки? Не зря ведь врачи говорят, что у женщин слабые нервы, и поэтому место им дома, а не в науке или политике. Или за этим стоит нечто более… страшное?

Поезд остановился, и Дональд, выждав пару минут, поднялся. Сейчас ему просто необходимо было сосредоточиться не на домашних заботах, а на работе. К проблемам семьи он вернется вечером: встретится с доктором Файбером, заглянет в Торговые Ряды и купит Избель новое зеркальце, а потом обязательно наведается в Клуб. Дональд чувствовал прямо-таки физическую необходимость оказаться в месте, лишенном женских истерик, жалоб и проблем.

— Думаю, это хороший знак, — произнес доктор Файбер, снял пенсне и потер переносицу. — Сколько лет прошло с рождения мисс Амалии? Четырнадцать?

— В октябре пятнадцать исполнилось.

— Как время летит! — покачал головой доктор. — Так вот, пятнадцать лет миссис Вейт избегала зеркал, а теперь попросила купить! Несомненно, перемена обстановки хорошо на ней сказалась.

Дональд перевел взгляд на книжные полки, занимающие большую часть кабинета. Многотомные издания, врачебная периодика, анатомические атласы, тонкие книжицы в ручных переплетах — все это выглядело солидно. Да и сам Файбер был солидным: брюшко, пухлые ладошки, пышные ухоженные бакенбарды и лысина, окруженная седеющими прядями. Доктор лечил Вейтов с тех пор, как Дональду исполнилось двадцать пять, и ни разу не подводил, но почему же его слова вместо радости и успокоения вызывают лишь тревожную дрожь? Дональду хотелось спорить. Сказать: «Вы не правы, доктор! Неужели вы меня не слушали?!», но вместо этого он склонил голову и произнес:

— Спасибо. Вы меня успокоили.

— Что вы, Дональд! Пойдемте, провожу вас, — доктор улыбнулся, и лысина его лукаво блеснула в свете газовых ламп.

— Спасибо, — повторил Дональд.

Экипаж, который привез его к доктору, все еще стоял у дома. Дональд назвал вознице новый адрес, забрался внутрь и стукнул тростью в крышу, давая знак ехать. Кэб бодро покатился по ноднолским улицам, подскакивая на булыжной мостовой и скрипя рессорами. Вечер мягко опускался на столицу, расписывая серо-бурые фасады домов закатными красками, людские лица мелькали за окном, и Дональд неожиданно остро почувствовал, как отличается этот шумный город от тихого Борроуфана, казалось, в Нодноле с его кипучей энергией не было места ничему странному. Страшному — да, — но понятному. Понятным болезням, понятному желанию слуг не работать в одном доме и работать в другом, понятным реакциям. Экипаж остановился у начищенного крыльца здания Клуба Юристов, Дональд заплатил кэбби, толкнул тяжелую дверь, и в ноздри ему ударил «запах закона» — смесь ароматов дорогих сигар, виски, накрахмаленных рубашек и легкого флера чернил и бумаги. Когда он впервые открыл эти двери, сердце его забилось так часто и сильно, что едва не выпрыгнуло из груди: быть принятым в Клуб означало многое. И деньги, и знакомства, и интересные дела, и признание — сюда принимали лучших из лучших! Даже теперь, спустя годы, стоило «запаху закона» коснуться обоняния, внизу живота вспыхивало теплое чувство. В этот раз оно оказалось едва ощутимым.

— О, Вейт, — один из стоящих у стойки мужчин отставил стакан и направился к Дональду. — Рад видеть тебя! Выглядишь невеселым!

Громкая бесцеремонность Ричарда Косманда давно уже не удивляла никого с ним знакомого, зато раздражала и привлекала лишнее внимание. Обернулись даже те, кто сидел