трехсот летней «паузы» в собственном развитии она «спасла Западную Европу от опустошения ордами варваров» — монголо-татар, а затем «сломила могущество Наполеона»[16].

Интересен его анализ реформ Петра Великого. Дав весьма высокую оценку преобразованиям и личности императора, который «вернул России ее законное место среди европейских стран — занимаемое ею в XI веке, но утратила из-за монгольского нашествия», и «вел Россию по естественному руслу ее поприща», Бэринг в то же время отмечает, что его методы «обернулись и прискорбными результатами, до сих пор заметными в действии российской государственной машины и характере многих российских учреждений»[17]. Чуть позже он раскрывает эту мысль, которая станет одним из лейтмотивов в целом: реформы Петра и Екатерины II, проводившиеся «сверху», привели к появлению в стране «гигантского бюрократического аппарата»[18].

Реформам Александра II он также уделяет большое внимание, ставя на первое место по значению отмену крепостного права — «акт государственной экспроприации» помещичьих земель, в результате которого крестьянину «был возвращен земельный надел, который он считал своим по праву»[19]. Второй же по важности Бэринг, как истый британец, придающий важное значение праву, считает судебную реформу 1864 года, ликвидацию сословных судов и «новую систему судопроизводства, основанную на идеях, принятых современной цивилизацией и в теории, и на практике», которая «действует по-настоящему успешно»[20], а также создание независимой адвокатуры — «превосходного» института, «которым могла бы по праву гордиться любая страна мира»[21].

Переходя к недавним событиям, которым он сам был свидетелем во время поездок по России, Бэринг, как мы уже упоминали, обрисовывает экономическую ситуацию в стране буквально в двух словах, ограничиваясь фразой: «Пожалуй, никогда прежде в России не было такого уровня материального благосостояния»[22]. В главе о крестьянстве он, отмечая бедность русского крестьянина в качестве фактора, тормозящего развитие, тем не менее констатирует, что положение в аграрном секторе меняется к лучшему: у крестьян появляются капиталы и, за счет открытия сельскохозяйственных школ и помощи земских агрономов, возможности овладеть современными методами агротехники. Отвергая утверждения о косности и отсталости русского крестьянства, он отмечает: «Когда крестьянин будет иметь достаточно капитала и знаний (а такая перспектива, судя по всему, отнюдь не утопия), чтобы конкурировать с помещиком, обрабатывающим собственную землю, он попросту постепенно вытеснит последнего»[23].

Действительно, с конца первого десятилетия XX века Россия, пережив после первого этапа промышленной революции период длительной депрессии, вызванный мировым экономическим кризисом 1900–1903 годов, Русско-японской войной и революционными потрясениями 1905–1907 годов, вступила в новый этап бурного экономического роста. В 1910–1913 годах она занимала первое место в мире по темпам роста национального дохода (так в то время назывался ВВП) и концентрации промышленности (впрочем, этот показатель — палка о двух концах, ведь он оборачивается высокой монополизацией экономики), по объему промышленного производства вышла на пятое место в мире, а по валовому объему национального дохода занимала четвертое место — после США, Германии и Британской империи. В области производства сельхозпродукции она, наряду с США, занимала ведущие позиции в мире, а по ее экспорту находилась на первом месте. Такие высокие показатели обусловливались положением «догоняющего» в сфере модернизации, — Россия вступила на этот путь позже великих европейских держав и Соединенных Штатов — а также притоком иностранных инвестиций, активными стимулирующими мерами государства, преобразованиями на селе в результате аграрной реформы П.А. Столыпина. Однако масштабы этого «экономического чуда» не следует и преувеличивать. Накануне Первой мировой войны модернизация была далеко не завершена. Россия еще оставалась аграрно-индустриальной страной (доля сельхозпродукции в ВВП превышала долю промышленности, и большинство населения по-прежнему составляли крестьяне). Доходы людей росли, но по объему ВВП на душу населения, производительности труда и урожайности в сельском хозяйстве Россия сильно отставала от передовых стран того времени. Все это сказалось на экономическом положении России в условиях военного времени, а дальнейшее эволюционное развитие экономики было прервано революционными потрясениями 1917 года.

Куда больше внимания Бэринг уделяет политической ситуации в России, которую он трактует в соответствии со своими умеренно-либеральными взглядами: он не принимает как политическую реакцию, так и революционный радикализм. Так, отдавая должное бескорыстию и самопожертвованию русских революционеров, он крайне отрицательно характеризует события 1905–1907 годов, отказывая им даже в названии «революция». Это «революционное движение», как выражается Бэринг, «оказало на население разрушительное, аморальное воздействие: оно породило в низших классах волну хулиганства, а в образованных классах — тенденцию к анархическому мышлению и поведению»[24]. В конечном итоге разгул насилия и преступности, по его мнению, привел к тому, что основная масса населения («типичные русские») отказала революционерам в поддержке. Стабилизировать ситуацию помогла и политика П. А. Столыпина, на плечи которого «легла неблагодарная задача восстановления порядка в стране». И хотя теоретически репрессивным мерам Столыпина, по словам Бэринга, «нет оправданий», он делает оговорку — «справедливости ради следует заметить: иначе как суровыми методами восстановить порядок скорее всего было бы невозможно»[25].

Тем не менее, несмотря на наступившее успокоение и экономический рост, обеспечивший беспрецедентное благосостояние людей, — в истории России не найти периода, «когда у подавляющего большинства народа было бы меньше поводов для недовольства, — безошибочные признаки недовольства в стране налицо»[26]. Главная его причина, по мнению Бэринга, незавершенность, половинчатость политических реформ 1905–1906 годов. В результате государственное устройство России так и не стало конституционным: его можно назвать лишь «ограниченной абсолютной монархией, или самодержавием, косвенно ограниченным из-за существования законодательных учреждений». Поэтому принципы государственного управления России «на бумаге… производят превосходное впечатление», но «на практике политической свободы в России все еще нет, а политические гражданские права по-прежнему остаются несбыточной мечтой». «Беда в том, — отмечает он, — что правительство и государственный аппарат не могут идти нога в ногу с национальным прогрессом, преобразования все еще носят частичный характер, а на практике правительство по-прежнему одной рукой отбирает, урезает и ограничивает то, что оно же дает другой рукой»[27].

При всей справедливости этих критических замечаний в адрес консервативной российской власти, не готовой к резким переменам, представляется, что Бэринг несколько сгущает краски, возможно, под влиянием высоких ожиданий своих друзей и знакомых в российских либеральных кругах или отражает превалирующую на Западе (причем не только в ту эпоху) позицию: Россия должна реформироваться по западным образцам немедленно, а всего, что реально делается, недостаточно — политическая система меняется слишком мало и слишком медленно. Политический строй, сформировавшийся в результате преобразований, проведенных в начале XX века, действительно носил переходный характер, а реформы не были завершены. Тем