Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я предложила пройтись по всей экспозиции, разделившись, чтобы у нас обеих было время внимательно рассмотреть отдельные работы. Но, чтобы не терять друг друга из виду, лучше не уходить слишком далеко друг от друга. Я не хотела ее волновать, припомнив страх затеряться в потоке людей после аэропорта. Но мама совершенно спокойно отнеслась к здешнему большому пространству и деловито прошла в следующий зал, держа в руках буклет. Интересно, она что, собирается его читать?
Музей располагался на двух этажах. Здесь было тихо и прохладно; деревянные полы и темные балки подчеркивали солидный возраст здания. Лестница на второй этаж выглядела маленькой, и ничего удивительного: когда-то люди здесь обитали в основном низкорослые, как раз под стать лестнице. Ступеньки поскрипывали, а посередине протерлись, образовав углубления от тысяч ног. В окна проникал мягкий молочный свет, как сквозь бумажную ширму. Я выбрала зал наугад, сложила буклет и засунула в карман пальто. Все-таки дороже первое впечатление, не искаженное никакой предварительной информацией. Наивное желание, но только так можно было увидеть вещи в их естественном виде. В застекленных шкафах чинно стояли вазы, горшки и миски, а рядом обязательно располагались рукописные карточки со временем рождения того или иного экспоната и еще какие-то слова, которые я уже не могла разобрать. Изделия выглядели грубовато, одни тоньше, другие толще, но зато сразу становилось понятно, что это ручная работа. После обжига их покрывали глазурью и раскрашивали вручную. Наверное, никто не предполагал, что миска, из которой ели, или кувшин, из которого пили, однажды станет предметом искусства. Я переходила из зала в зал, фотографируя то голубую тарелку с белыми цветами, наверное лотосами, то грязно-коричневую чашу, внутренние стенки которой неожиданно оказывались цвета яичной скорлупы. Какое-то время я еще чувствовала, что мама дисциплинированно держится позади меня, останавливалась вместе со мной, но потом вдруг обнаружила, что больше ее не вижу. Я немножко подождала в последнем зале первого этажа, не высмотрела ее и направилась наверх. По дороге мне попалась комната, где ширмы не закрывали окна; за стеклом открывался садик с камнями и багрянолистыми кленами.
На втором этаже длинный зал завешивали расписные ткани. По замыслу устроителей их можно было окинуть сразу единым взглядом или рассматривать каждую роспись отдельно. Здесь вперемежку выставлялись маленькие работы и огромные, стекавшие с потолка, словно замерзшая вода, до самого пола. Невозможно было представить, чтобы такое могли носить на себе или вешать где-нибудь еще, кроме этого большого специального зала. Роспись казалась одновременно и примитивной, и прекрасной, как в сказке. Полупрозрачные краски наслаивались и рождали новые. Так бывает, когда в детстве смотришь на небо сквозь сплошную завесу листьев. Полотнища рождали ощущение чего-то прекрасного и правдивого, давно забытого теперь, на что можно лишь смотреть, но к реальной жизни они больше не имеют отношения. Я была одновременно очарована красотой и опечалена этим смутным ощущением. Я еще походила по залам, надеясь встретить маму, но так и не нашла ее. Обнаружилась она уже снаружи, на каменной скамье рядом со стойкой, где мы оставили зонтики.
Я спросила, удалось ли ей посмотреть ткани, и она сказала, что посмотрела немного, но потом устала и решила подождать меня здесь.
Мне хотелось поговорить о том, что я видела в зале на втором этаже, и о тех чувствах, которые вызвала во мне экспозиция. По правде, мне и самой казались немного странными мысли, посетившие меня.
Я хотела поделиться мыслью о том, что когда-то на свете жили люди, смотревшие на мир – на листья, деревья, реки, траву – и видевшие в этом странную красоту, а потом еще и нашедшие возможность проникнуть в суть увиденного и передать эту суть красками на ткани. Но почему-то я не стала говорить об этом и рассказала о той комнате, за окном которой лежал маленький сад камней, специально устроенный так, чтобы можно было сесть на подоконник и долго-долго смотреть на камни, деревья или на небо. Я сказала, что, наверное, хорошо иногда остановиться и поразмышлять о времени, о прошлых годах и что, несмотря на печаль, кроющуюся в подобном занятии, такие минуты могут сделать человека счастливым.
Под вечер мы зашли в ресторан на крошечной улочке возле железной дороги. Я проложила маршрут вдоль канала; мне подумалось, что вечером он будет неплохо выглядеть. Здания вокруг нас стояли темные, такими же темными смотрелись и притихшие деревья. Крутые стенки канала обросли водорослями, вода слегка подрагивала, отражая хрупкий мир наверху. Вдоль улицы, возле кафе и ресторанов, горели неяркие фонари. Мы были в центре, но создавалось впечатление, что мы в деревне. Вот из-за таких удивительных инсталляций мне Япония и нравилась. Не поймешь, то ли стереотип, то ли правда. Мне нравилось. Я поделилась с мамой своими восторгами, она скупо улыбнулась, и я не поняла, согласна она или нет.
Ресторан занимал верхний этаж двухэтажного здания. Лестница оказалась такой крутой и узкой, что подняться по ней было непросто. Нас усадили за деревянный стол рядом с узким окном. На улице снова шел дождь. Мама давно отдала предпочтение вегетарианской кухне, так что над меню мне пришлось попотеть. Я читала меню подряд и то и дело прибегала к ее помощи, потому что понимала далеко не все, а кое-что, как выяснилось, просто забыла. Но в конце концов нам удалось сделать заказ. Я видела, как мама вздохнула с облегчением, так как хоть чем-то смогла мне помочь. Теперь она выглянула в окно и сообщила, что дождь пошел снова. Я тоже взглянула на улицу и сделала вид, будто только что заметила капли на стекле. Мама заметила, что октябрь здесь у них намного мягче, чем дома, и ей совсем не холодно, хотя куртка довольно легкая. Она поинтересовалась, как я считаю, завтра тоже будет дождь? Я пожала плечами и полезла за телефоном. Изучив прогноз, я выразила надежду, что завтра будет ясно, хотя, когда вернемся в отель, надо будет посмотреть еще раз. Мама призналась, что неделю назад чувствовала себя не очень хорошо и даже опасалась, не заболеет ли она во время поездки. Но
