Высказав все это, я опять прислонился к столбику и стал ждать.

Вилма, продолжая раскачиваться и смотреть вдаль, поразмыслила, поджала губы и отрицательно потрясла головой.

– А тетя Аледа как же? – вскипел я. – Ее ведь не проведешь! Она-то что думает? Ты хоть с ней говорила?

Вилма снова покачала головой, избегая моего взгляда.

– Почему?

Она на миг посмотрела мне в глаза, и по ее пухлым щекам вдруг потекли слезы.

– Потому что она тоже не тетя Аледа, Майлс! – Ее лицо исказилось от ужаса, и она прокричала (шепотом, если такое возможно): – Господи, Майлс! Я что, с ума схожу? Скажи, не щади меня. Я должна знать!

Бекки, преисполненная сочувствия, стиснула ее руку.

Я улыбнулся, делая вид, что знаю, о чем говорю.

– Нет. Не сходишь, – сказал я твердо и накрыл ладонью другую ее руку, вцепившуюся в подлокотник качалки. – Сойти с ума не так просто, как тебе кажется, даже и в наши дни.

– Если человек думает, что он спятил, то с ним все нормально. Так всегда говорят, – добавила Бекки.

– В этом есть смысл, – подтвердил я, зная, что смысла тут никакого. – Но для того, чтобы пойти к психиатру, не обязательно сходить с ума, Вилма. Теперь это не зазорно, и многие обращаются…

– Вы не понимаете, – глухо сказала она и высвободилась, благодарно пожав руку Бекки. Она больше не плакала и говорила спокойно. – Он выглядит, говорит и ведет себя точно как Айра, но это только видимость. Внутри он другой. У него… неправильные эмоции, если это о чем-то говорит тебе, Майлс. Да, он всё помнит, и улыбается, и говорит: «Ты была славная девчушка, Вилли, и умненькая», но чего-то все-таки не хватает. И с тетей Аледой в последнее время стало происходить то же самое. – Вилма вновь устремила напряженный взгляд в простанство. – Айра с раннего детства заменял мне отца, Майлс. Когда он вспоминал о том времени, у него в глазах всегда появлялось особенное, умиленное выражение. Теперь оно пропало, и я точно знаю, что этот дядя Айра, или кто он там такой, всего лишь прокручивает текст. У него в памяти записаны все воспоминания прежнего дяди Айры, но эмоции отсутствуют напрочь. Он просто имитирует их. Слова, жесты, интонации прежние, но чувства за ними нет. – Голос Вилмы стал твердым и властным. – Сколько бы мне ни говорили, что это невозможно, я знаю одно: это не мой дядя Айра.

Понимая, что больше добавить нечего, Вилма встала и сказала с улыбкой:

– Закончим на этом, не то он задумается.

– О чем задумается? – спросил я в полной растерянности.

– Не возникло ли у меня подозрений. – Она подала мне руку. – Ты помог мне, Майлс, сам не сознавая того. Не волнуйся за меня, и ты тоже, Бекки. Вы же знаете, я крепкий орешек. Всё у меня будет в порядке. Ты хочешь, чтобы я пошла к психиатру, Майлс, – что ж, я схожу.

Я сказал, что запишу ее к лучшему известному мне специалисту, доктору Манфреду Кауфману из Сан-Рафаэля, и утром ей позвоню. К этому прилагался всегдашний совет расслабиться и постараться не беспокоиться. Вилма улыбалась и касалась ладонью моего рукава – так делают все женщины, когда мужчины не оправдывают их ожиданий. Она поблагодарила Бекки за то, что пришла, сказала, что собирается лечь пораньше, и мы с Бекки пошли к машине.

– Доброй ночи, мистер Ленц, – сказал я, проходя мимо дяди Айры.

– Доброй, Майлс, заходи почаще. – Бекки он послал ухмылку, а мне сказал, чуть ли не подмигнув при этом: – Хорошо, что Бекки вернулась к нам, правда?

– Да, замечательно.

В машине я спросил Бекки, не хочет ли она поужинать где-нибудь, и не удивился, когда она попросила отвезти ее сразу домой.

Жила она в трех кварталах от меня, в большом белом старомодном каркасном доме, где появились на свет и она, и ее отец.

– Как ты думаешь, она правда будет в порядке? – спросила Бекки, когда я затормозил у обочины.

Я пожал плечами.

– Как сказать. Я хоть и врач, согласно диплому, но не знаю толком, что с ней не так. Мог бы много чего на психжаргоне наговорить, но это не моя тема, а Мэнни Кауфмана.

– По-твоему, он сможет помочь ей?

Всякой правдивости есть предел.

– Да, – сказал я, – если кто и сможет, так это Мэнни.

Проводив Бекки до двери, я вдруг совершенно непредумышленно спросил:

– Увидимся завтра вечером?

Она кивнула рассеянно, не переставая думать о Вилме, и ответила:

– Давай. Часов в восемь?

– Ладно, я заеду. – Как будто в наших отношениях и не было многолетнего перерыва; идя обратно к машине, я осознал, что жизнь впервые за долгое время вновь улыбнулась мне.

Я рискую показаться вам бессердечным. Мне, вероятно, тоже следовало думать о Вилме, но доктор быстро приучается не тревожиться за пациентов слишком активно и отгонять эту тревогу на задворки сознания. В коллежде этому не учат, но для врача это не менее важно, чем стетоскоп. Потеряв пациента, ты возвращаешься к себе в кабинет и уделяешь полное внимание засоренному глазу. Не можешь – бросай медицину или приобретай узкую специализацию.

Ужиная у Дэйва за маленьким боковым столиком, я заметил, что посетителей в ресторане почему-то немного. Потом приехал домой, надел пижамные штаны, завалился в постель и стал читать детектив в бумажной обложке, надеясь, что телефонных вызовов не последует.

На следующее утро меня уже ждала одна пациентка. Маленькая тихая женщина лет сорока с лишним села в кожаное кресло для больных, примостив сумочку на коленях, и сказала с полной уверенностью, что ее муж – вовсе не ее муж. Совершенно спокойно она объяснила, что он выглядит, говорит и ведет себя точно как муж – а женаты они восемнадцать лет, – но это просто не он. История Вилмы повторялась во всем, за исключением каких-то деталей; я и ее записал к Мэнни Кауфману.

Короче говоря, к следующей среде, когда в Окружной Маринской больнице проводится собрание врачебного персонала, я отправил к Мэнни еще пять пациентов. Один, здравомыслящий молодой адвокат, довольно хорошо мне знакомый, был убежден, что замужняя сестра, у которой он живет, совсем не сестра, хотя ее муж ничего такого не замечал. Матери трех старшеклассниц в слезах поведали, что их девочки полагают, будто их учитель английского – самозванец, выдающий себя за учителя, и подвергаются за это насмешкам. Бабушка привела девятилетнего внука, живущего теперь у нее: мальчик впадал в истерику при виде матери и заявлял, что это не мама.

Мэнни Кауфман в кои веки приехал на собрание загодя и поджидал меня. Когда я запарковался на больничной стоянке, меня окликнули из другой машины. Подойдя, я увидел на переднем сиденье Мэнни и дока Кармайкла, другого психиатра из округа Марин, а на заднем Эда Перси, моего конкурента. Мэнни открыл свою дверь и сидел боком, уперев локти в колени. Он брюнет, красивый такой и нервный, на интеллигентного футболиста похож. Кармайкл и Перси постарше и посолиднее – сразу видно, что доктора.