чая и тарелка риса с перчеными разваренными бобами, а нередко, подобно тысячам индусов, завернувшись в одеяло, спал голодным на улице. Он знал, что скоро и в самом деле умрет, но страх притупился. Мысли о собственной смерти тревожили, но не сильно, примерно так, как беспокоят лопнувшие на пятках мозоли.

Зато все чаще снились Лена и ее дочь, худенькая, похожая на мышонка, Танька, которая по его вине не попала на море. Она смотрела исподлобья, выглядывая из-за Лениной спины, и, стараясь не расплакаться, морщила от обиды остренький носик. От вида этого сморщенного детского носика на душе становилось совсем гадко.

А между тем два отмеренных ему врачами месяца прошли. Он поглядел на календарь и горько усмехнулся, найдя забавным, что живет в долг и, возможно, где-то наверху крутится невидимый счетчик, насчитывая ему за каждый прожитый день повышенные проценты. Потом он еще несколько раз представлял себе эту сюрреалистическую картину и только много времени спустя осознал, что был недалек от истины.

Он страшно исхудал, потеряв килограммов тридцать, и едва волочил ноги. Ему все время хотелось спать, иногда он целыми днями сидел в тени, привалившись спиной к стене дома или к стволу дерева. Однажды, зайдя в туалет придорожного кафе, он случайно заглянул в загаженное мухами зеркало и не узнал старика, который смотрел на него из мутной глубины.

Провалившиеся глаза, впалые щеки. Волосы на голове вылезли, а подбородок, напротив, щетинился седой клочковатой бородой. Даже если бы он не выбросил паспорт, ни один полицейский не признал бы в нем тридцатипятилетнего мужчину на фотографии.

В Варанаси он попал случайно. Сам того не зная, все это время он брел в направлении священного города Шивы, пока однажды сильнейший приступ не свалил его с ног. Если бы не сердобольные дальнобойщики, которые приметили его нездешние светлые глаза и захватили с собой, он так бы и умер на пыльной обочине под дорожным столбом из скрученной соломы.

Как и большинство тех, у кого нет денег, он сначала очутился в приюте для умирающих, который назывался Домом спасения. К тому моменту, когда его съежившееся тело втащили в приют, он плохо видел и выглядел почти трупом – еле дышал, а руки и ноги пошли синюшными пятнами. Позволив иностранцу занять крохотную комнатку, управляющий приюта, человек в таких делах весьма опытный, во всеуслышание заявил, что тот не протянет и двух дней.

Однако, к удивлению почтенного индуса, гость не только не умер, как ему полагалось, а неожиданно пошел на поправку. Закопченный воздух Варанаси произвел целительный эффект: пятна исчезли, умирающий стал вставать, ходить, у него проснулся аппетит, а мучившие его боли утихли. Через неделю его накормили в последний раз и вежливо попросили покинуть приют.

– Простите, но я ошибся! – сказал управляющий, слегка смущенный тем, что была задета его профессиональная честь. – Однако ничего страшного, вы сможете прийти к нам, когда наступит ваше время.

– Спасибо! – ответил ошеломленный случившимся Антар и почесал безволосый затылок.

Ремиссия явилась для него неожиданностью – как если бы индусы, придя на берег Ганги, обнаружили там толстый слой льда. Недолго думая, он собрал свои пожитки и двинулся в сторону Дели. Он рассчитывал навестить российское посольство и получить новый паспорт. Ну а затем как-нибудь добраться домой.

Однако стоило отойти от города на пару сотен шагов, как его скрутило дикой болью. Он упал и долго лежал на пыльной сухой земле, а потом потащился обратно в приют. Умирать. Однако управляющий его не принял.

– Извините, – сказал он, неловко улыбаясь, – но наш Дом спасения существует на пожертвования, а очередь умирающих, которые рассчитывают на бесплатный кров, очень, очень велика. Надеюсь, вы появитесь у нас, когда наступит ваше время.

Антар, который, как только пересек городскую черту, снова почувствовал себя лучше, поблагодарил и устало побрел к реке. «Мое время! – подумал он. – Что значит: мое время?»

С тех пор он несколько раз пытался уйти из города, но каждый раз повторялось одно и то же. Отойдя на сотню шагов, он без сил валился на землю. Полежав с полчаса и отдышавшись, вставал и возвращался в город, где ему становилось лучше. Спал он на улице, подстелив пластиковые пакеты и завернувшись в грязное одеяло, ел то, что раздавали нищим возле храмов. Поначалу его прогоняли. – Уходи, чужак! – сверкая белками горячечных глаз, калеки отталкивали его страшными обрубками неестественно вывернутых рук, а суровые садху смотрели сквозь него, и он пугался их жутких покрытых серым пеплом лиц.

Он безропотно уходил, но на следующий день голод снова гнал его на запах еды. Он робко садился на землю позади других и, глотая слюну, терпеливо ждал, когда мальчик-служка вывалит на лежащий перед ним банановый лист горстку слипшегося риса и ложку острого пахучего дхала из разваренных бобов. Своим он так и не стал, но в конце концов к нему привыкли и перестали обращать внимание.

Он не умер, а значит, мог считать себя живым. Однако это была странная жизнь. Надежды, что удастся выздороветь, быстро испарились. Ел он сущие крохи, от ложки бобов желудок выворачивало наизнанку. Иссохшее тело мало чем отличалось от скелета, глаза плохо видели, и по-прежнему мучили приступы слабости и боли, от которых хотелось лечь и больше никогда не вставать.

Это было полуслепое, полуобморочное существование, но он продолжал за него держаться, как цепляется за крошечную трещину скалолаз, без страховки зависший над пропастью. Его нынешняя жизнь была страшной, но умирать казалось еще страшнее.

Когда удавалось заснуть, ему часто снилась Лена, но не красивая и смешливая, какой он ее помнил, а усталая женщина с горькими морщинками у краешков губ. Снилась обиженная Танька. Порой в бреду ему мерещилось, что все его нынешние мучения – наказание за ее слезы. Но затем он приходил в себя и пытался стереть из памяти эти мысли, как стирают со лба капли пота.

Однажды, когда он уже совсем дошел до предела, на берегу Ганги к нему подошла сухонькая, похожая на маленькую птичку старушка в белом вдовьем сари. Он не раз видел, как она, тяжело опираясь на палку, бродит между разложенных на ступенях Маникарники вязанок дров. Ему сказали, что после смерти мужа и сына она приехали в Варанаси, чтобы умереть, и живет здесь уже больше сорока лет. Эта страшная цифра поразила его воображение. – Тебя звать Антар! – она заговорила с ним на ломаном английском и впервые назвала его этим именем. – Ждать освобождения! Не пришло твое время!

– Здравствуйте! – растерялся он. – Я могу вам чем-то помочь?

Она ответила жестом, значения которого он тогда не понял. Переложила темную, до блеска отполированную клюку в левую руку, а правую согнула в локте