Молодым вечно хотелось есть. «Вот дурак! – озабоченно подумал Танюшкин. – Нашел куда прятать!»

– Эй, ты! – Веселый выдернул из строя крайнего и велел: – Метнулся в столовую! Скажешь хлеборезу: «Веселый просит буханку черного». Три минуты! Время пошло!

Через несколько минут запыхавшийся посланец ворвался в казарму, прижимая к груди брусок черного хлеба. – Жри, гнида! – Веселый сунул буханку в трясущиеся руки Синицына. – А пока ты ее будешь хавать, остальные отжимаются! Приняли упор лежа! Начинаем по моей команде, на раз-два!

Молодые с грохотом посыпались на свежевымытый пол казармы.

– Раз-два! Раз-два! Раз-два! Не доходит через голову, дойдет через ноги и руки!

Босые бледные ноги в шлепках приблизились к лицу Танюшкина, одна из них уперлась ему в спину. От неожиданности он уткнулся подбородком в шершавый пол, впитавший затхлый запах грязных вонючих тряпок, и заскрипел зубами от боли. Ноги прошлепали дальше.

– Ниже, уроды! Не сачкуем! Раз-два! Раз-два! Полтора! Замерли, кому сказал!

Пот щекотал брови, ел глаза. Танюшкин из последних сил пытался удержать свое тяжелое тело на дрожащих от напряжения полусогнутых руках. Мышцы начало сводить судорогой, и он знал, что сейчас рухнет плашмя.

Для Димки отжимания были детской забавой. Брат легко делал полторы сотни за один подход. Только бы ничего не случилось…

– А ты, Синицын, не спеши, брат. Кушай не торопясь. Пусть парни потренируются. Потом тебе спасибо скажут! Догонят и еще раз скажут! Раз-два!

Слава, словно сквозь вату, слышал издевательски участливый голос Веселого и краем глаза видел, как злосчастный Синицын трясущимися пальцами сует в рот куски хлеба и жует, как автомат, давясь черствой коркой. Однако буханка почти не уменьшилась в размере. А это означает, что экзекуция будет продолжаться, пока дедам не надоест.

Он поймал себя на мысли, что в этот миг он сам и весь десяток раскорячившихся на полу казармы «молодых» ненавидели очкарика лютой ненавистью, но, странное дело, Веселый воспринимался лишь как неизбежное зло. – Раз-два! Так-так! А это еще что?

Танюшкин с ужасом заметил, как рука Веселого нырнула в его тумбочку и зависла в воздухе. Пальцы с грязными ногтями хищно сжимали конверт с письмом Натальи. – Я не понял, духи! Вам сколько раз повторять, что тумбочка салабона должна блестеть, как у кота я… Что за хрень? Помощник гранатометчика, рядовой Танюшкин! Другим бабы фотки шлют, а у тебя че? Ты че, воин, из этих?

Руки подломились, и Слава грохнулся на пол. Щека больно уткнулась в шершавые доски, но взгляд продолжал следить за фотографией в руке Веселого.

– Рыжий! Кинь зажигалку!

Веселый ловко поймал брошенную ему одним из «дедов» желтую пластмассовую зажигалку.

– Пожалуйста, не надо! Веселый! Отдай!

Танюшкин неожиданно для себя очутился в двух шагах от Веселого.

– Лови!

Веселый щелкнул зажигалкой. Оранжевый язык пламени впился в край снимка, который полетел в лицо Танюшкина. Тот инстинктивно попытался поймать фотографию, но не удержал, уронил на пол. Упал на колени, сбивая огонь, и увидел, как чернеет и рассыпается пеплом улыбающееся лицо Димки.

В следующий миг в глазах потемнело от удара, и Слава опрокинулся на спину. Веселый умел бить исподтишка.

– Ну, Танюшкин, ты попал! А ну встал, падла!

Сквозь багровую пелену над ним кривилось ухмыляющееся лицо Веселого.

Танюшкин тяжело поднялся на ноги, тыльной стороной ладони вытер кровь из разбитого носа. Рот Веселого оскалился кривой щербатой улыбкой, узкие губы двигались, брызгая слюной. Но Танюшкин его не слышал, словно оглох. В глазах по-прежнему горела Димкина фотография. Брата, от которого нет вестей. Жар собственного дыхания опалил горло, прокатился горячей волной по позвоночнику.

Левая сама пошла в печень. Веселый согнулся пополам от боли, и уже в падении его догнал правый боковой Танюшкина. С разворота. Точно в подбородок. Удар вышел страшный. Сухое жилистое тело оторвалось от земли и, пролетев два метра, с деревянным стуком врезалось в стену казармы.

Дедам хватило нескольких секунд, чтобы прийти в себя и ринуться в драку. Что бы они ни думали о Веселом, наглость салабона спускать с рук они не собирались.

Миг – и Танюшкин очутился нос к носу с пятью противниками, большинство из которых были ребята тертые, с приличным опытом уличных драк.

Вот только сам Танюшкин уже не был прежним. Он словно впал в боевой транс и воспринимал их исключительно как движущиеся мишени.

Нападавшие лезли напролом, мешая друг другу, удары сыпались со всех сторон, но ноги держали Танюшкина. Он закрывался, бил, рвал дистанцию, нырял, бил, не давая подойти вплотную. При этом ему чертовски повезло, что в отсутствие Лобанова среди дедов не оказалось ни одного вольника или самбиста.

Раз – и попытавшийся зайти слева чернявый крепыш получает правым боковым в челюсть и пластмассовой куклой врезается в железную спинку кровати. Нырок, и левая находит вторую цель – рыжий, бросивший Веселому зажигалку, с грохотом падает ничком и лежит, не двигаясь…

Потом он не раз пытался вспомнить детали того, что произошло в эти минуты, но до конца это ему так и не удалось. Скорее всего, не последнюю роль в амнезии сыграл удар табуреткой по затылку. В конце концов один из нападавших ухитрился зайти со спины и сбил его с ног.

Не помогли и каверзные вопросы следователя из военной прокуратуры, который удивленно чесал голову, разглядывая список пострадавших в драке: рядовой Веселов, военнослужащий второго года службы, тройной открытый перелом челюсти, сотрясение мозга, без сознания в реанимации; рядовой Макеев, военнослужащий второго года службы, перелом нижней челюсти; рядовой Джанаев, военнослужащий второго года службы, перелом носа, сотрясение мозга…

Короче, на семерых участников драки пришлось три сломанных челюсти, один сломанный нос и три сотрясения мозга, включая мозг самого Танюшкина, получившего табуреткой по затылку. Ему еще удалось легко отделаться. Не появись вовремя дежурный по части, к сотрясению, наверняка, прибавилась бы масса других повреждений.

Подвыпивший капитан застал в казарме картину впечатляющего разгрома и, сразу протрезвев, вызвал командира части. Тот появился злой как черт и принялся раздавать приказания. Как говорится, награждать непричастных и наказывать невиновных. Награждать было некого, а невиновные нашлись.

Веселова и остальных пострадавших отправили в госпиталь, а равнодушного ко всему Танюшкина объявили зачинщиком драки и, от греха подальше, засунули на губу.

Следующие пятнадцать суток он провел в одиночной камере, мучаясь от неизвестности и с недоумением разглядывая собственные кулаки со сбитыми костяшками. Больше всего переживал за пропавшего Димку. О том, что будет с ним самим, старался не думать.

Несколько раз приезжал молодой, пахнущий одеколоном следователь. Картинно швырял на стол папку с делом, дотошно уточнял и записывал показания. Выглядел старлей сытым и довольным. На молчаливого Танюшкина посматривал оценивающе, как на приглянувшийся костюм в магазине, словно прикидывая, не стоит ли укоротить рукава. О том, что происходило в части, Слава узнал только некоторое время спустя.

Веселый лежал без сознания. Врачи