class="p1">И ещё, по роже, а именно по носу, на этот раз уже рукой. Не зря же мы тренируемся с некоторой регулярностью даже.

— Напрасно вы, Сергей Романович, — говорю я, — ступили на этот скользкий и, честно говоря, совершенно пошлый, путь харрасмента. Сексуальные домогательства не красят столь высокопоставленного человека, как вы. Вы же начальник, да? А ведёте себя, как дешёвый, с позволения заметить, фраерок. Нехорошо. Я, кстати, Егор Брагин, жених этой девушки.

— Да я вас… — сипит начальник, побагровевший от попыток сохранить лицо и хотя бы немного скрыть степень физических страданий, обрушившихся на него.

Я приобнимаю Наташку за плечики и целую в висок.

— Привет.

Она сначала выглядит перепуганной, словно ожидает от меня нагоняя. Известно же, обученный приёмам спец, по сравнению с обычным начальником среднего звена, всё равно, что вооружённый крупнокалиберным пулемётом.

Но, поняв, что я не то чтобы распекать не буду, а, напротив, буду хвалить, она выдыхает и позволяет задорным искоркам, порой встречающимся у победителей, поплясать в своих прекрасных глазах.

— Вы, товарищ Зевакин, на виду у двух свидетелей и одного сторожа допустили отвратительные действия по отношению к подчинённой, и это может вам стоить партбилета, должности и, как ни прискорбно, даже потомства.

— Семёныч! — кряхтит, стараясь не завыть, этот поц. — Вызывай милицию!

— Вы что, сеанс саморазоблачения задумали? Это не обязательно. Мы не настолько кровожадны, да же, Наталья?

Она смотрит на меня влюблёнными глазами, ну а что ещё старику нужно? Разве что кружечку старого доброго эля.

— А впрочем, почему бы и нет, — пожимаю я плечами. — Семёныч, вызывай, будем заявление на Сергей Романыча составлять. Несколько даже. Если он как следует не извинится.

— Так это… — недоумённо чешет в затылке старый вохровец. — Сергей Романович, вызывать что ли?

— Иди, — выдаёт сквозь зубы потерпевший и, кажется ему становится немного лучше.

Физиономия его постепенно приобретает более натуральный вид. Мелкие капельки пота на лбу, конечно, выдают, что его организм только что выдержал некую перегрузку, но в остальном всё в порядке.

Я рассматриваю этого красавчика с чёрными волнистыми волосами, иссиня-чёрным подбородком и чёрными же глазами. Как у настоящего баловня судьбы у него капризный рот и пренебрежительный взгляд. Даже сейчас, когда ему надрала зад девчонка. И даже несмотря на розовую водичку под носом.

Разумеется, никаких заявлений мы не пишем и никакую милицию никто не вызывает.

— Нужно бы извиниться, — подмигиваю я. — И пообещать в будущем воздерживаться от подобного поведения. Вы меня поймите правильно, я как лицо заинтересованное просто настаиваю на данной процедуре. Иначе ничего не останется, как идти к вашему парторгу, вышестоящему начальнику или даже в минвнешторг.

— Ладно, — вдруг соглашается засранец и чуть прищуривается. — Хорошо же. Рыбкина, я прошу меня извинить. Произошло досадное недоразумение. Ты неверно истолковала мои действия.

— Вообще-то, верно, — кивает Наташка.

— Нет-нет, уверяю тебя, неверно. Ну что же, это мне наука. Впредь буду более ясно изъясняться. Впрочем, как мы видим, я за это хорошенько получил. Могу тебя поблагодарить. А сказать я тебе хотел… Видишь ли, я этак завуалированно изъяснялся исключительно, чтобы не обидеть, понимаешь? Потому что смысл сказанного сводится к тому, что ты не слишком хорошо работаешь. Недотягиваешь, недорабатываешь.

— Что? — задыхается от такой чудовищной лжи Наташка. — Как вы можете такое говорить!

— Да-да. Ну, а кто тебе ещё скажет? Легкомысленная ты и не слишком ответственная. Вот… Извини, что приходится заявлять так прямо, в лоб, но по-другому, как мы видим, ты не понимаешь. Собственно, я же тебе намекал, мол, вернись на рабочее место и доделай то, что не доделала. Переделай то, что сделала плохо. Вот и всё. Не знаю, что ты себе навоображала. Да и свидетели твои — тоже. Они люди заинтересованные, сами признали.

— К моей работе не было ни единого… — начинает Наташка, но он её перебивает.

— Мы тебя щадили, не хотели говорить, но, знаешь, думаю, рано или поздно, необходимо узнать о себе горькую правду. Подумай, на своём ли ты здесь месте, пока какой-то более добросовестный и порядочный сотрудник…

— Что⁈

— Прости… — пожимает он плечами, разворачивается и уходит по коридору в глубину здания.

Вот говнюк. Похоже, придётся с ним поработать дополнительно. Слишком уж он наглый…

— Ну, что скажешь, Вить? — подмигиваю я, когда этот хлыщ скрывается из видимости.

Виктор восхищённо качает головой:

— Удар в пятачок был отличным. Ну, а… как сказать-то… Тот второй, то есть первый, коленом, значит… Это вообще, выше всяческих похвал! Просто мастерски. Тренер был бы доволен. Наталья, браво!

— О! — подхватываю я. — Вите верить можно. Он боец с большой буквы. Молодец, ты, душа моя.

— Да ну вас, — отмахивается Наташка, — с издёвками вашими. Ну, а что я делать должна была? На шею ему бросаться?

— Нет, конечно, что ты говоришь! Ты молодца. Правда. Честное слово. Смотри, что я тебе привёз…

— Что⁈ Серьёзно⁈ Какая прелесть… Обожаю пионы!

Ну да, кто ж их не любит… Она обнимает букет и погружает лицо в нежную бледно-розовую прохладу.

— Как много… — совершенно счастливо шепчет Наташка, целуя благоуханные трепещущие лепестки. — Спасибочки…

Вечером мне звонит Дольф и рано утром, перед тем, как отправиться в ЦК, я заскакиваю к нему в ментовку.

— Смотри, по нашей части, между прочим, проходил Панчишин твой. Спекуляция. А вот тут, глянь, драка и непреднамеренное. По молодости лет. Кража, опять же…

— Серьёзно? — удивляюсь я. — Это не шутка? Как он в ЦК пробрался с таким букетом?

— Дело в том, — пожимает плечами подполковник Торшин, — что он везде проходит по кромочке. Везде переквалифицирован в свидетеля.

— Блин…

— И это всё очень давние дела, естественно. Он и дружинником был, и общественником, характеристики хорошие. В общем, судя по всему, просто за руку не смогли схватить, может отмазывал кто. Так что, не знаю, поможет ли тебе эта информация.

— Сам не знаю пока, — качаю я головой, хотя понимаю, что ловить здесь особо нечего.

— Но вот есть интересная бумажонка, — поднимает Дольф вверх палец и чуть выпячивает челюсть. — Погляди. Это показания, которые по какой-то причине не были использованы против твоего Панчишина. Это из дела знатного одного фарцовщика. Он на восемь лет аж улетел. Уже освободился, можно найти,