партию. Нам такие кадры нужны! Ну ладно, всех благ. Если будут вопросы, заходи.

— Вот, Борис Николаевич, — поднимаю я палец, когда Горбач уходит. — Видите? А вы меня не цените.

— Ничего, — зло цедит он, — скоро у тебя появится много свободного времени, сможешь всё его посвящать тем, кто тебя ценит.

Он выходит, и я тоже. Подходя к машине, я оборачиваюсь и вижу, что Пастухов стоит и следит за мной. Кажется, он немного удивлён, что у меня есть персональная машина с водителем и… с охранником, с кем ещё-то…

Пока едем к себе, мне приходит мысль, и я звоню Дольфу Лундгрену.

— Василий Альбертович, привет, это Брагин.

— Здорово, Егор.

— Можете мне помочь, пожалуйста? Человечка одного пробить надо.

— Ну, давай, попробуем. Что за человечек?

— Работает у нас. Панчишин Всеволод Игоревич.

— У вас работает? — хмыкает он. — Думаю, он уже пробитый-перепробитый. Вряд ли что-то особо интересное найдётся.

— Ну, а вдруг. Гляньте, пожалуйста. Может старые шалости какие-нибудь.

— Хорошо, посмотрю, — соглашается он.

После своей работы я еду на работу Наташкину. Сейчас разговаривать с её боссом я не планирую, поскольку уже вечер, задора нет и вообще, это уже не кажется хорошей идеей. Просто мы созваниваемся и выясняется, что она ещё в офисе, вот я и решаю заехать.

Подъезжаем и выходим из машины. Хочется немножко размяться. Конец июля, тёплый вечерок. В воздухе разлита лёгкая усталость. Конец дня — заслуженная награда за праведные дневные труды.

Прохожие уже не так торопливы, как утром. Финиш, ужин, отдых — вот ближайшие радостные перспективы. Бутылка кефира или пива, батон, сосиски, котлеты и жареная картошка. У всех по-разному, но смысл дня сводится к этому, к простой и осязаемой радости.

Наташка не идёт, и я с Виктором захожу в фойе.

— Куда, куда, молодые люди? — безо всякого энтузиазма окликает нас немолодой вахтёр. — Закрыто уже. Завтра приходите.

— Да, мы подождём просто, — улыбаюсь я. — Жену встречаю.

— А-а, — понимающе кивает он. — Подождать можете.

В этот раз я подготовился, теперь всё не просто так. В машине большой букет пионов. Аромат, нежность, красота. Всё при нём. Так что этому начальничку с его вялыми розочками ничего не светит.

Разумеется, про начальничка я несерьёзно. Вот прицепился к нему и веду мысленное соревнование, нелепое да и глупое, разумеется. Просто так, хохмы ради.

Так, ну, где она там… Пора бы уже… Придётся звонить снова.

— Молодые люди, она уж ушла, наверное, — хмурится вахтёр. — Я через десять минут закрывать буду.

— Да-да, — киваю я. — Мы сейчас.

Мерею шагами вестибюль с мраморными колоннами и уродливой будочкой вахтёра. Да где она? Я смотрю на часы, и тут… «цок-цок-цок». Торопливо стучат каблучки по каменному полу. Она наверное. Выглядываю из-за колонны. Точно. Бежит, торопится, голубка моя.

— Рыбкина! — вдруг раздаётся властный мужской голос.

Наташка останавливается, и к ней вальяжно подходит тот же самый ухарь, садовник, начальник. Он подступает к ней близко, значительно ближе, чем это предусматривают отношения служебного характера. Она делает шаг назад, отходит, а он опять приближается. Наклоняет голову и что-то настойчиво ей говорит.

Руки у него засунуты в карманы, на лице нагловатая усмешка. Говорит и говорит. Воркует прям-таки. Наташка качает головой и снова отступает. А он успевает вытащить из кармана руку и поймать её запястье.

— Рыбкина! — восклицает он и снова, понизив голос, начинает ездить ей по ушам.

Вот сучёнок. Виктор бросает на меня вопросительный взгляд, но я легонько качаю головой, нет, мол, не нужно.

— Сергей Романович! — восклицает Наташка. — Как это понимать? Я же вам уже всё объяснила! Это уже ни в какие рамки!

Он кривится в улыбке и продолжает убалтывать попавшую в силки птичку.

— Отпустите немедленно! — негромко, но грозно произносит Наташка.

Я её знаю, этот тон значит… а что он значит? Я такого и не слышал от неё. Кажется, она разъярена, как дикая пантера.

— Сергей Романович, — чётко и сердито повторяет она. — Оставьте меня в покое, у меня жених есть. Я вам ясно дала понять, что ничего за рамками служебных отношений меня не интересует! Отпустите руку! Отпустите, я вам говорю!

Ну козлина. Конец тебе.

Нам кто-то дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор…

Кто дал-то эти руки-крылья? Ветер что ли, а может, Сталин? Блин, сейчас пока не вспомню не успокоюсь…

А мой собственный пламенный мотор, тем временем, заводится с полуоборота. Есть такой грешок. Горячие реактивные струи уже полыхают и мечутся по трубам артерий, вытесняя кровь и душевное тепло, заменяя их разрушительным и неукротимым огнём гнева.

Я оглядываюсь на вахтёра и… во дела… Его там нет. Куда делся-то? Пошёл форточки проверять? Хрен с ним. Я делаю глубокий вдох и выхожу из-за колонны. Суженая моя стоит ко мне спиной и не знает, что я здесь. А хлыщ этот, Сергей Романович, меня замечает. Здоровый кабанчик, покрупнее меня. Лицо его искажается надменной гримасой, но руку Наташкину он выпускать не торопится.

— Отпустите руку! — рычит она. — Я последний раз предупреждаю.

— Да кто тебя держит-то, дурочка, — ухмыляется он и подписывает себе приговор. — Сама же ко мне прилепилась.

— Ну-ка, молодые люди! — раздаётся голос вахтёра. — А ну, я кому сказал!

Поздно, деда, поздно…

11. Всем хорошо быть не может

Почему-то, я так и думал…

Ах, не солгали предчувствия мне,

Да мне глаза не солгали.

Ту, что я видел когда-то во сне,

В гости на встречу везёт пароход…

Её острые коленки способны с ума свести. Меня, например, сводят. И чего в них такого? Что за тайна, что за магия, заставляющая трепетать видавших виды мужей? Вот хрен знает, честное слово. Наверное Эрос с Афродитой наколдовали. Сто процентов, я больше, чем уверен.

В общем, сексапила в них выше крыше, но сейчас, вот прямо сейчас, в этот конкретный и неповторимый момент времени на передний план выходит далеко не эротика и нежность.

Бац!!!

Ох, совсем не нежность. Пялился на ножки моей птички? Ну вот, имеешь возможность познакомиться с ними ближе, по крайней мере, с одной из них, с правой.

Резко, без размаха, как пружина, катапульта, ударный механизм! И тут уж впору «Вечерний звон» исполнять.

Как много дум наводит он…

Омм….