выросли крылышки, — ворчит она, слезая, — рожки мешают.

— Вы поаккуратней тут, стол не подпалите, а то искры так и разлетаются, — улыбается Надежда Васильевна. — Ну, так вы расскажете мне, где и как познакомились? — спрашивает она, прежде чем ее красотуля-роднуля снова скажет: «Мама».

Я едва подношу вилку с салатом ко рту, как медсестричка поворачивается ко мне и, невинно хлопая ресницами, мстительным тоном мурчит:

— Да, Камиль, расскажи моей маме, как мы познакомились.

Узурпаторша! Шах и мат!

— Меня наняли убить ее, — как бы между прочим отвечаю я и начинаю есть.

Лицо медсестрички вытягивается от моей прямолинейности. А почему, в принципе, я должен врать? Пусть ее мать знает, в чьих руках ее деточка.

— Ясно, — разочарованно вздыхает Надежда Васильевна. — Ну не хотите говорить — как хотите. Настаивать не буду.

Какой прекрасный мир розовых очков. Люди готовы верить в радужных пони, только не в существование реальных наемных убийц.

— Ты мне, кстати, малиновое варенье обещала, — напоминаю я, жуя.

Медсестричка смотрит на меня так, будто с радостью вывалит его мне на голову. Медленно встает из-за стола, лезет в холодильник за баночкой, но Надежда Васильевна ее останавливает.

— Убери! Это прошлогоднее. Я вам сейчас свеженькое принесу с балкона. В этом году малина уродилась сладкая, сочная. — Она опять подмигивает мне перед уходом.

— Зачем ты так? — тихо спрашивает медсестричка, садясь на место.

— Скажи-ка мне, солнышко, в каком образе я больший мерзавец? Когда лгу? Или когда говорю правду? У тебя умная мама. Не понимаю, как у нее могла вырасти такая глупая дочь, — усмехаюсь, поднося кружку с чаем ко рту. — Ух ты! Вкуснятина! Травяной?

— Конечно, сама собирала! — хвастает вернувшаяся Надежда Васильевна. — Откупорите? — Она протягивает мне баночку с винтовой крышкой.

— Мама, у Камиля рука…

Вжик, и банка открыта.

— А, ну ладно, — медсестричка утыкается в свою тарелку.

— Ася, он же мужчина, а не барышня, — улыбается Надежда Васильевна, накладывая варенье в вазочку. — Ему за честь поухаживать за хрупкой дамой, правда же, Камиль?

Черт, эта женщина просто чудо! Уверен, она разбила не одно мужское сердце.

— Так чью же бесценную жизнь вы охраняете? — интересуется она, снова сев напротив.

Мы с медсестричкой отвечаем, перебивая друг друга.

— Адель Чеховскую, — говорит она.

— Вашу дочь, — выдаю я, и мы переглядываемся.

Какая-то доля секунды, но от ее взгляда меня пронзает мелким электрическим разрядом.

— Вау, — произносит Надежда Васильевна. — У меня где-то был огнетушитель.

— Несите, — улыбаюсь я уголком губ, не отводя глаз от медсестрички. — Вашу дочь нужно потушить.

Цокнув языком, та берет ложку и начинает молча есть. Наверное, пожалела уже, что познакомила нас.

— Камиль, а у вас выходные бывают? — снова заговаривает Надежда Васильевна. — Лилька, сестра моя двоюродная, уже грибов насолила, а я никак в лес выбраться не могу. Олежек-то, бывший ее, — кивает она на дочь, — даже гвоздь вбить не мог. Про помощь по даче вообще не заикаюсь. А по вам видно, руки из нужного места растут.

— Ага, — мычит медсестричка. — Особенно Камиль ладит с сантехникой. Ни один кран не потечет.

— Ой, как здорово! А посмотрите этот? — Хозяйка указывает на мойку. — Потек недавно, вон тряпочкой обвязала его.

Твою мать, как так-то?! Все же было хорошо. Однажды я лишь не выстрелил. А теперь суровый и непробиваемый киллер укутан в старое одеяло в квартире стиля прошлого века, пьет травяной чай с малиновым вареньем, почти отправился в лес по грибочки, и меня просят починить кран.

— Да, конечно, — киваю, не веря, что соглашаюсь: это же чистое безумие!

Наш обед завершается тем, что я, переодевшись в высохшие джинсы и майку, беру ящик инструментов и залезаю под кухонную мойку. Какого хрена я вообще здесь делаю? Шлепнул бы девчонку и сейчас спокойно занимался бы своими привычными делами.

— Камиль, а вы служили? — любопытничает Надежда Васильевна, вызвавшись помочь мне.

— Три года, — бухчу я. — Два из них по контракту.

— По вам видно.

— Вам нужно менять смеситель, — констатирую я, вылезая из-под мойки. — Я затянул гайку, но надолго этого не хватит.

— А вы поможете выбрать хороший? Я в этом совсем не разбираюсь. Снова ерунду куплю.

Убрав ключ, открываю воду помыть руки и терпеливо вздыхаю:

— Окей. В следующий раз привезу новый смеситель.

— Ну и насчет грибов. Когда сможем съездить? Вы вообще любите лес?

— Да-а-а, — протягивает медсестричка, плечом опершись о косяк дверного проема. — Камиль часто бывает в лесу.

— Охотитесь? — уточняет Надежда Васильевна.

— Угум, охочусь. — Вытирая руки, осознаю, что влип. Деваться некуда. Отвечаю: — На выходных обязательно съездим за грибами. Нам пора, — киваю медсестричке, пока ее мать не уговорила нас остаться на ночь.

Пока надеваю свитер и куртку, Надежда Васильевна спрашивает у дочери, где ее телефон. Та выкручивается, врет, что разбился.

— Мы как раз собирались купить новый, — вмешиваюсь я, засовывая ствол за ремень джинсов за спиной.

— Позвони мне сразу.

— Хорошо, мама. — Медсестричка надевает пальто, обувается, берет зонт и обнимает мать. — Спасибо.

— Ты только не пропадай больше, родная.

— Не пропадет, — обещаю я, вдруг почувствовав какое-то облегчение. Будто совесть очистилась.

— Камиль, вы приглядывайте за ней. Она умеет находить приключения на пятую точку.

— Я заметил, — улыбаюсь, беря медсестричку под руку. — Уже обещал на цепь посадить. Может, однажды придется.

— Не волнуйтесь, я вас благословляю, — посмеивается Надежда Васильевна.

— Мама!

На этой позитивной ноте мы уходим. До машины идем молча. Дождь уже прекратился, но ледяной ветер едва ли не сбивает девчонку с ног. Сначала усаживаю ее, чтобы не шлепнулась в лужу, потом сажусь сам.

Уже смеркается, я совсем расклеился от уюта и тепла, поэтому покупку телефона откладываю на как-нибудь потом. Если, конечно, мозги не встанут на место, и я не передумаю. Этой шалунье нельзя доверять такую штуку.

— У тебя крутая мама, — признаю я, выводя машину со двора. — С ней не соскучишься.

— Это просто она тебе фотоальбомы не показывала.

— Фотоальбомы? С напечатанными фотками? Такие еще существуют?

— У мамы в них хранится вся жизнь: и своя, и моя.

— Что ж ты молчала?! Мы бы задержались!

— Не смейся, — дуется медсестричка.

— Я не смеюсь. Правда, хотел бы взглянуть, каким ты была карапузом.

— Господи. Мамины любимые фотки.

Я смеюсь над тем, как она смущается. Ее мама — это оголенный провод. Коснись — и волосы дыбом встанут.

— Решено! На выходных едем к твоей маме. Тем более я пообещал смеситель заменить.

— Камиль, не издевайся надо мной. Я очень благодарна, что ты позволил мне увидеться с ней. Но не вынуждай меня верить в сказку.

Дьявол! Может, я сам хочу в нее верить, девочка! Не обламывай мне крылья!

— Я же