заметив, как девочка жалко выглядит в своих грязных кедах на босу ногу и потертой коротенькой юбке. Ему вдруг ясно увиделось, как она равнодушно и неумело отдавалась в том товарняке таким же сопливым и грязным мальчишкам, и вокруг тоже была такая же грязь, и внутри…

– Мы обязательно поговорим, – повторил он, сердясь на то, что не делает этого сейчас, но чувствуя, как важно вырваться отсюда и очиститься единственно известным ему способом.

Света обернулась, озадаченная его двойным обещанием, и неуверенно скривила рот:

– Да ладно… Я и не обиделася… Чего вам вообще на меня время тратить? Поважнее дела есть.

Он машинально отметил: «Заниженная самооценка» и строго произнес, понимая, что лжет каждым словом:

– Света, те дела ничуть не важнее тебя. Просто их нужно сделать прямо сейчас. Чтобы не упустить время… Ты уж прости меня, пожалуйста…

В ней вдруг словно отщелкнулось что-то, выпустив наружу потайной луч, и все лицо девочки вспыхнуло необыкновенным розоватым светом. «А у нее красивые глаза, – с удивлением обнаружил Клим, глядя в прояснившуюся зелень. – В такие глаза и влюбиться можно…»

Застенчиво улыбнувшись, Света произнесла напевно, совсем по-женски:

– У меня еще никто не просил прощения…

– Главное, чтоб не обижали, тогда и прощать не за что.

– Если б вот так просили, как вы, то пусть бы и обижали, – не согласилась она.

– Я вернусь через два часа, – пообещал Клим и засомневался: «А может, и раньше… Смотря как встретят…»

В ее взгляде вдруг проступило нечто следовательское:

– Вы на свидание собралися?

– Что?!

– Ну, я это… – тотчас смешалась она. – Нельзя такое спрашивать, да?

Клим решил сделать шаг к доверительности:

– Это нельзя назвать свиданием. Просто мне необходимо повидаться с одним человеком.

– С парнем, что ли? – ужаснулась Света. – Так вы… этот…

– Почему с парнем? – сам испугался Клим. – С женщиной.

Она сразу успокоилась:

– Так бы и сказали… А то – с человеком! Я уж подумала, что вы… Ну, этот! Я их боюся.

– А тебе-то чего их бояться? Ты же не мальчик! – Клим засмеялся, уже предугадывая, что их следующий разговор получится.

Окунув голову в плечики, Света с сомнением сказала:

– Сама не знаю. Страх берет, и все тут…

«Да все очень просто, – думал Клим, запирая кабинет и через служебный ход выбираясь на улицу. – Людям свойственно бояться всего, что неподвластно их пониманию. Разве мне сейчас не страшно? А все потому что я не могу объяснить себе, отчего родился этот сон… Я никогда не видел во сне ничего подобного. Чтоб было так подробно и ясно. Будто я и не спал… Может, вот так и сходят с ума? Что знаем об этом мы – изучившие теорию, но не познавшие ни одного настоящего видения? Разве когда я писал „Лягушку“, то не видел всех этих насекомых так же явно, как я вижу эту старуху с семечками или мальчишку на роликах? Это тоже из разряда „галлюцинаций воображения“… Флобер чувствовал привкус яда во рту, когда писал свой великий роман. Многие… многие переживали такие сенсориализованные представления. Кто же из актрис… Стрепетова? Ермолова? Вскрикнула от боли, читая „Первую любовь“. Ту сцену – с ударом хлыстом… Бог ты мой, и там ведь тоже была Зинаида! Но она другая… Совсем другая… Так о чем я?

Да, считается, что от болезненных галлюцинаций такие отличаются по степени произвольности. Но разве я видел какие-то фрагменты из моей пьесы только за письменным столом? Нет, они возникали сами собой, не спрашивая моего желания. Отличие – в насильственности. Да, это правда. Я хотел их. А больные чаще всего боятся своих видений. Хотят избавиться от них. Я же боюсь лишь одного – что их больше уже никогда не будет».

Но только на ступенях Дворца культуры Клим смог определенно сказать себе, что хочет написать еще одну пьесу. Хотя бы одну… И принял это как должное. Он не спрашивал себя, нужно ли это ему самому и для чего или будущая пьеса только повод видеться с Зиной. Пока Клим даже не знал, необходимо ли ему видеть ее и что из этого выйдет. Он просто шел на чей-то зов, то ли рожденный его сном, то ли звучавший и до этой ночи, хотя Клим его и не слышал.

«Хорошо, что сегодня я не в этом дурацком костюме», – наспех порадовался он, бегло осмотрев светлые брюки и белую тенниску. В фойе он снял летнюю бейсболку, повертел в руках и снова нахлобучил на голову. Уже подобравшись к самой двери, ведущей в зал, где Клим надеялся застать Зину, он вдруг растерялся: «А что я ей скажу? Господи, бежать надо отсюда, пока никто меня не увидел… Мало ли что может присниться! Я же врач. Я не должен этому поддаваться».

Он попятился от двери, но она внезапно распахнулась, и рассерженный Зинин голос прокричал куда-то в глубь зала:

– Здесь не мебельный салон!

Клим так и замер, захваченный врасплох, а она уже вышагнула к нему и с размаху хлопнула дверью. Сегодня ее волосы были собраны в хвост и болтались на макушке встрепанной метлой.

– А, Клим, – рассеянно произнесла Зина, еще не остыв, и прислушалась к происходящему в зале.

Не узнав своего голоса, Клим спросил:

– У вас репетиция?

– Как видите! – сердито бросила она и сунула руки в карманы джинсовых шортов. – Какая может быть репетиция, если без умолку звонит телефон и после каждой реплики приходится прерываться и выслушивать распоряжения по доставке мебели?! Я уже не могу этого выносить… Вы к Ивану?

– Нет, – честно признался Клим. – Он мне не нужен.

Не расслышав подтекста, Зина хмуро предложила:

– Пойдемте на воздух, пока я не взорвалась. Только не курите при мне, пожалуйста, я задыхаться начинаю.

– Я вообще не курю.

Чересчур бурно обрадовавшись этому, она весело воскликнула:

– Вот и хорошо! Поэтому от вас так приятно пахнет!

– От меня? – изумился Клим. Он никогда не пользовался одеколоном.

– Свежо! Вы такой светлый сегодня, – оглядев, одобрила Зина. – А вчера были темным и застенчивым.

Сбежав со ступеней, она потянулась всем телом, подставив лицо солнцу:

– Ох, как здесь хорошо! А мы сидим там в полутьме, как кроты…

– Что вы репетировали? – спросил он с невольной ревностью.

– Увы! – коротко отозвалась Зина.

– Что значит увы?

– Это значит, что мы репетировали не «Лягушку».

Клим с надеждой спросил:

– А она вам еще не надоела?

Бросив через плечо хитрый взгляд, Зина укоризненно пропела:

– Напрашиваетесь, сударь!

– Нет, я…

– Слушайте, Клим, сделайте доброе дело, – она повернулась и потупилась, как девочка. – Напишите для нас новую пьесу! Мы –