на его месте был ее муж. Он повторял себе, заставляя поверить, что это место принадлежит только ему, что женский организм совсем по-другому принимает любимого мужчину. Хотя глубоко сидевший в нем врач постоянно бубнил, ухмыляясь, что вот это как раз и есть бред сумасшедшего. И что физиология далеко не всегда напрямую связана с душой. Как у мужчин, так и у женщин…

– Ты меня любишь? – вскрикнул Клим, освободившись от вырвавшегося на волю желания.

– Люблю, – выдохнула она и, приподнявшись, с силой прижалась лицом к его влажной груди.

Он услышал ее голос, в котором не было и отзвука артистической экзальтации:

– Ты – моя жизнь, Клим. Я никого не хочу, кроме тебя.

«А дети?» – он успел прикусить язык, но слова каким-то чудом дошли до Зины.

– И детей, – добавила она.

Потом, откинувшись, засмеялась:

– По тебе паучок ползет!

Пристроившись сбоку от нее, Клим осторожно стряхнул его на траву:

– Наверное, он решил, что я – большое, поваленное дерево.

– Нет, ты – живое дерево! Мое любимое.

– А какое у тебя любимое дерево?

– Не знаю… Сосна? Береза? Ой, я не знаю. Я все люблю. А самое любимое – это ты.

– Думаешь, это хорошо – быть деревом? Оно не умеет быть страстным.

– Тогда ты – ветер.

– Ураганный…

Он с состраданием подумал, глядя в ее запрокинутое светлое лицо: «Я ведь разрушил всю твою жизнь». Словно возразив на это, Зина сказала:

– Как хорошо, что ты унес меня.

– Я еще не донес.

– Куда? В сказочную страну?

– Может быть. Главное – подальше отсюда.

Повернув к нему голову, Зина убежденно сказала:

– Нас уже никто не догонит. Мы выше всех.

– Как эти облака под нами? – притворно ужаснулся Клим.

Она охотно рассмеялась и поцеловала влажное пятнышко у него на груди:

– Боюсь, что так.

– Это мое слово!

– Наше. Теперь у нас все общее.

– И то, что спорно?

– А, вспомнил!

– Я все помню. Каждую секунду. Не вру! Если б я умел рисовать, то по памяти изобразил бы тебя в любом фрагменте из спектакля.

Быстро прижав к его губам кончик косы, Зина скороговоркой произнесла:

– Не хочу говорить о спектакле. Не хочу говорить о театре.

«Но скоро ты заскучаешь по ним!»

– Скоро я заскучаю по ним, но сейчас я, кроме тебя, ничего не хочу.

– А меня ты еще хочешь?

– Даже больше, чем только… Теперь я ведь лучше знаю, какой ты…

Сковавшись от смущения, он через силу признался:

– Но у меня, наверное, не получится… Так сразу…

Она спокойно возразила:

– Я не о том. Необязательно это. Я хочу просто прикасаться к тебе, целовать, слушать твое сердце. Это и есть ты. И я тебя хочу.

– Я так люблю тебя! – вскрикнул Клим с отчаянием, будто это было не первое, а последнее их свидание. И весь мир доживал свой последний день: небо, березы, ручей…

– Мы будем жить долго и счастливо, – Зина звучно и глубоко вздохнула. – Смотри, какие у нас обоих длинные линии жизни.

– Никогда не мог запомнить, какая из этих линий что значит, – пожаловался он.

– Все просто. Но тебе незачем забивать себе этим голову. Поверь мне на слово: у тебя все линии хороши… И любви, и жизни, и ума…

Клим притворно удивился:

– Быть не может. Так я еще и умный? Разве супермены бывают умными?

Легонько шлепнув его по голому бедру, она насмешливо поинтересовалась:

– А ты считаешь себя суперменом?

– Она еще спрашивает! А как еще я завоевал бы такую красавицу?

– Я – красавица?

– Я красивее не встречал, – уже серьезно заверил Клим и подумал, как хорошо, что она ничуть не похожа на звезду.

Зина села, и дымчатые косы сбежали по спине ему в ладонь. Тоже приподнявшись, Клим принялся выбирать из них сухие травинки и запутавшиеся листики. Потом поймал себя на том, что старается делать это так тщательно, будто заметает следы преступления, которого на самом деле не было. Эта женщина родилась для того, чтобы встретиться с ним, как он был рожден для встречи с нею. И то, что на пути друг к другу они оба сталкивались с разными людьми, не должно было омрачить радости этой встречи.

Но – омрачило. Из каждого пепельного волоска ему в руки стекала тревога о тех, других, что появились в их жизни раньше. И вина, и беда этих людей были лишь в незнании того, что эти двое предназначены друг другу. И за это незнание им предстояло расплачиваться, хотя и Клим, и Зина чувствовали, как это несправедливо. Ведь их собственное незнание было столь же долгим и темным. И то, что оно наполнилось светом, вспыхнувшим от искры скрестившихся взглядов, еще не делало их правыми. Им просто повезло, а тем, другим, нет.

– Мне хочется исчезнуть, – тихо призналась она, пока Клим занимался ее косами. – Сбежать куда-нибудь… От всех этих выяснений отношений… Я даже представить не могу, как Иван себя поведет. Он – человек непредсказуемый.

– Да, я помню, – подтвердил Клим.

– Надеюсь, драться он не полезет…

– Но это спорно, – ввернул он, рассчитывая отвлечь ее.

Обернувшись, Зина прижала подбородок к голому плечу, гладкому и золотистому. Клим с облегчением увидел едва заметное полукружье, появившееся возле уголка ее губ, и упрекнул себя в том, что с ним ей не так весело, как с Иваном. Но он знал, что Зина и сама понимает это, но не придает значения, выходит, для нее важнее было что-то другое.

«А что? – спросил он себя со страхом. – Что во мне такого уж интересного и замечательного, чтобы эта женщина… такая женщина могла любить меня? Вдруг завтра она пожалеет, что сегодняшний день вообще был? Вдруг она уже жалеет об этом?»

– Мне даже страшно представить, что ты мог не прийти, – вдруг сказала она и повернулась всем телом, ничуть не стесняясь своей обнаженности. – Вот ведь как странно… Моя жизнь была так наполнена! Всем! Все у меня было, ты сам знаешь. А сейчас я уверена, что только с твоим появлением она стала настоящей. Я, наверное, непонятно говорю…

– Нет, понятно, – возразил Клим, потому что чувствовал то же самое, хотя его собственная жизнь была куда менее наполнена.

– Она обрела какой-то глубинный смысл, – волнуясь и с трудом подбирая слова, продолжила Зина, ухватившись за свои косы, как за спасительные канаты. – Словно я наконец убедилась, что живу правильно и… не зря. А до этого я все ждала чего-то… Тебя. Раньше я смеялась над этой выдумкой о двух половинках, а теперь, знаешь, такое умиротворение… везде. Такой покой в душе! Значит, ты и есть