Негодуя на себя за то, что нарушает этот едва наметившийся покой, Клим все-таки сказал:

– Я бы все отдал, чтобы все неприятности уже были позади. Но нам еще только предстоит их пережить. Боюсь, все окажется даже сложнее, чем мы представляем.

– А это неважно! – с неожиданной легкостью отозвалась Зина и так же легко перебросила назад косы, вся открывшись ему. – Я знаю, что будет много плохого. Отвратительного… Но это все можно пережить, понимаешь? Зная, что ты есть и ты любишь меня, все можно пережить. Это как… Ну, я не знаю! Роды! Ведь заранее знаешь, что тебя будет тошнить, и вены вылезут, и все болеть будет, а потом разрываться, но все равно идешь на все эти ужасы, потому что в сравнении с главным они пустяковые. С тем, что будет потом… Главное, чтоб было ради чего…

«…совершить подлость, – договорил он про себя. – Она уходит от молодого красивого парня, а я от больной беспомощной женщины. Это не одно и то же. И как мне это пережить? Лучше б мне руку отрубили, честное слово!»

– Надо идти, – озабоченно проговорила Зина и вдруг шкодливо рассмеялась. – Здесь вся трава в твоем семени! Надеюсь, никто сюда не сядет… А то случится еще одно непорочное зачатие.

С трудом переключившись, Клим заверил:

– Не случится. Сперматозоиды могут жить только в водной среде.

– А если пойдет дождь?

– При перистых облаках?

– Ну ладно, убедил. Непорочное зачатие больше не повторится… А настоящего хочешь?

– Что?

– Ты хочешь ребенка?

Клим попытался найти в ее темных глазах веселую искорку, но не сумел. Тогда он осторожно напомнил:

– У тебя и так трое…

– Ну и что? Будет четверо. Или пятеро.

– Ты сумасшедшая, – неуверенно засмеялся он, потом не выдержал и умоляюще спросил: – Ты не шутишь? Ты правда родила бы еще?

Зина вдруг толкнула его в плечо, и когда он повалился от неожиданности, улеглась головой ему на грудь и с довольным видом произнесла:

– У меня замечательные дети получаются! Мне только рожать и рожать… Может, направить письмо президенту, чтобы он назначил меня почетной производительницей? Кто-то же должен спасти нацию от вырождения!

– А я буду в этом участвовать? – спросил Клим, поглаживая разделенные пробором волосы.

Она возмутилась:

– А кто же еще?! Думаешь, я соглашусь на других условиях? Только ты.

«А вдруг от меня дети не будут такими замечательными? – усомнился Клим, но поторопился отогнать эту неприятную мысль. – Почему это? Чем я хуже? Конечно, я не такой уж красавец…»

– У тебя такое хорошее лицо, – Зина провела губами по его щеке – так осторожно, словно боялась причинить боль. – Я только смотрю на тебя, и мне уже хочется жить… У нас будут такие дети, Клим!

– Что мне с ней делать?! – вырвалось у него накипевшее, и он стиснул Зину, испугавшись, что оттолкнул ее этой заботой не о ней.

Но она только прижалась еще теснее и зашептала, влажно касаясь уха:

– Милый мой, я знаю… Тебе в сто раз тяжелее, чем мне. Я тоже боюсь… Он ведь может… Да нет! – она вся передернулась. – Он отдаст детей! Он так не поступит… Он же знает. Нет, он этого не сделает, все уладится, как ты говоришь. А вот у тебя… Мой родной, я все понимаю! Только ведь никак иначе… Никак! Мы с тобой все обдумаем. Как лучше поступить, какой выход найти… Мы что-нибудь придумаем, я просто уверена. Хорошо ей не будет… Но чтобы и плохо не было. Пойдем!

Ловко вывернувшись, Зина вскочила и начала одеваться так торопливо, будто действовать было необходимо прямо сейчас, и каждая минута промедления уже оседает между ними, грозя со временем стать чем-то непреодолимым.

– Я преодолею, – упрямо сказал Клим. – Что угодно. Потому что… Как ты говорила: ради главного все можно преодолеть. Я уж как-нибудь проживу с этим пятном на совести.

– Будет больно, конечно, – пробормотала она, осматривая сарафан.

– Будет, – согласился Клим. – Но с этим можно жить. А без тебя – нет. Нельзя. Не смогу.

Поправив ему ворот летней рубашки, Зина с тоской сказала:

– Как же я оторвусь от тебя? Пойду сейчас домой… Что-то врать придется… Так противно. А хуже всего, что я не буду тебя видеть. Как будто снова половину себя потеряю…

– Это ненадолго, – Клим постарался, чтобы голос прозвучал уверенно, а он дрогнул.

Зина вся сразу как-то сжалась и потемнела, будто уже состарилась от ожидания на его глазах. В воображении Клима стремительной лентой пронеслись картины возможного будущего, в котором им так и не удается найти достойного выхода и они оба старятся вдали друг от друга, прикованные чувством долга к ставшим чужими постелям.

У него едва не вырвалось: «Нет!», и Зина прочла это по дернувшимся губам. И сама испуганно повторила:

– Нет! Даже не думай об этом, иначе все силы уйдут на одну лишь борьбу с этими мыслями. Больше никаких «боюсь», слышишь? Я не боюсь. Ничего не случится! И ты не бойся.

Они пошли к дороге, где осталась Зинина машина, и спустились в небольшой лог, что лежал на пути. Они уже проходили здесь, но Климу почудилось, будто все вокруг неуловимо изменилось.

«То ли стемнело, – он в замешательстве оглядывался, не узнавая места. – То ли мы взяли чуть левее… Или правее».

Зине он ничего не говорил, не желая тревожить – скорее всего, понапрасну. Но вскоре заметил, что она тоже начала озираться, удивленно наморщив лоб. Клим провел по нему пальцем, разглаживая, но в этот момент она отшатнулась и пронзительно вскрикнула:

– Змея!

– Где? – всполошился он.

– Вот, смотри, это же гадюка!

– Откуда ты знаешь? – рывком задвинув Зину за спину, выдохнул он.

– А зигзаг? Видишь, на спине! Это же «Каинова печать». Так их и опознают. О господи! – взвизгнула она, цепляясь за его спину. – Еще одна! И еще! Откуда здесь столько этих гадов?!

– Не шевелись! – прикрикнул Клим, лихорадочно соображая, что предпринять.

Подпрыгнув, он изо всех сил рванул на себя толстый сосновый сук. Раздался громкий сухой треск, и просыпавшаяся труха заставила их обоих зажмуриться. Отломилось меньше половины, но ничего другого под рукой все равно не было. Размахнувшись, Клим резко ударил гадюку по голове. Она взвилась всем телом, и черная извилистая линия у нее на спине показалась Климу вонзившейся в землю адской молнией. Не дожидаясь, пока змея проявит признаки жизни, он ударил еще раз, потом еще и только через некоторое время заметил, что колотит и по змеям, и по земле, их выпустившей, но видит все это время кого-то