приятельствовал с Александром Андреевичем и не знаю о его поведении вне стен нашего управления, — сухо проговорил Николай Павлович.

— Я понимаю вашу обеспокоенность из-за того, что на управление падёт тёмное пятно в связи с преждевременной кончиной вашего сотрудника. Но наш разговор, уверяю вас, как представитель власти, не пойдет далее нас двоих. Если, конечно, вы сами кому-нибудь о нём не поведаете. Но на вас я могу положиться, не так ли?

Нерстенс покраснел, и глаза его заблестели. Лунащук попал в цель. Столоначальник намеревался по возвращении домой поделиться невероятной новостью с женой, естественно, приукрасив и добавив такие подробности, на которые будет способна его фантазия.

— Совершенно верно.

— Неужели вы, как столоначальник, никогда не бывали у Варламеева?

— Отчего же? Один раз мы были приглашены за город в дом сестры Александра Андреевича.

— О чём же, кроме служебных тайн, — Михаил Александрович хотел было улыбнуться, но сдержался, — вы беседовали?

— Уж я и не помню, — пожал плечами Нерстенс, лицо которого приобрело натуральный цвет, — о погоде, театре… Ну, я не припомню, ей-богу. Эдакий пустой разговор, о котором нечего вспомнить.

VI

1

Хозяйка гостиницы с нескрываемым страхом, но ещё большим любопытством встретила Мечислава Николаевича. Долго смотрела на петербургского гостя, словно увидела в его облике что-то новое, дотоле не замечаемое. Потом шепнула:

— Простите, господин Кунцевич, но там… — и не договорила.

Ещё на улице Мечислав Николаевич удивился скоплению экипажей возле гостиницы, и самому странному обстоятельству — присутствию полицейских.

— Их много? — спросил чиновник для поручений серьёзным тоном, хотя уже догадался, кто его дожидается.

— Господи!.. — хозяйка в ответ всплеснула руками, только теперь распознав в столичном господине значительного чиновника.

В комнате действительно было не протолкнуться, хотя определённую иерархию Мечислав Николаевич опытным глазом отметил. Сидел в единственном кресле уездный исправник Сосновский. По одну сторону стоял помощник Морозов, по другую — становой пристав Руссакович.

В комнате и без того разговаривали довольно тихо, но когда отрылась дверь и на пороге появился Кунцевич, голоса смолкли. Взгляды устремились на вошедшего. Каждый безгласно вопрошал о своём.

Сосновский поднялся с места.

— Добрый вечер, Мечислав Николаевич, — голос уездного исправника звучал с уничижительной ласковостью, и на губах у него, как приклеенная, сияла почти презрительная улыбка.

— Здравствуйте, господа, — Кунцевич обвёл взглядом присутствующих и остановил взор на Сосновском, которому явно не терпелось перейти к расспросам, но что-то ему мешало.

— Простите за любопытство, — не выдержал Леонид Мартинович, глаза которого слегка блестели. Видимо, приложился к рюмке, подумал Кунцевич. Сосновский прикусил губу и, наконец, спросил, хотя на языке вертелось совсем иное: — Как здоровье уважаемого Филиппа Ивановича?

— Я не слышал, чтобы он сетовал на здоровье. Мне, по крайней мере, не жаловался, — устало ответил петербургский чиновник.

— Слава богу, — Сосновский перекрестился и позволил себе улыбнуться, — после такого происшествия, — покачал головой, — мне сложно представить… — потом украдкой посмотрел на Кунцевича, который давно понял, ради чего явился уездный исправник со свитой, но не спешил ничего говорить, — потерять сына рядом с домом. Не в боевых действиях, а вот так…

— Да, для Филиппа Ивановича случившееся большая трагедия, — чиновник для поручений подошёл к столу. — Тяжело отцу терять сына, который находился в самом расцвете сил, на излёте военной карьеры.

— С вами не поспоришь, — кивнул Леонид Мартинович, предвкушая продолжение от Кунцевича, но, не дождавшись, заговорил сам: — Что вам поведал Филипп Иванович на аудиенции?

— Не сочтите за недоверие или за излишнюю скрытность, Леонид Мартинович, — Мечислав Николаевич смотрел прямо в глаза Сосновскому и не моргал, — но я не имею обыкновения докладывать кому бы то ни было о конфиденциальных разговорах.

Хотя горящие в комнате свечи не слишком хорошо освещали пространство, стало заметно, что уездный исправник покраснел до корней волос. Хотел было вспылить, но сдержался. С петербуржцем надо не ссориться в первый день, а смотреть в оба. Может быть, ещё понадобится, вдруг у него в столице хорошие связи. А так хотелось бы отправиться куда-нибудь в Россию на должность повыше и… подоходнее.

— Мечислав Николаевич, я уважаю людей, умеющих хранить тайны, тем более чужие. Чем я могу вам помочь в столь деликатном деле?

— Леонид Мартинович, честно скажу, не знаю. Сегодня я не слишком расположен обсуждать детали дознания. Надо подвести итоги и подумать о сложившейся ситуации. Если позволите, я останусь один.

Уездный исправник, хотя и был не быстрого ума, сообразил, что петербургский чиновник не намерен делиться предположениями и сомнениями в присутствии такого количества лишних ушей. Поэтому наклонил голову.

— Честь имею, разрешите откланяться.

2

— Значит, говорите, у вас был пустой разговор? — переспросил Михаил Александрович.

— Совершенно верно. Когда вроде бы текла беседа, но от неё ничего, кроме факта самого разговора, не остаётся, — Нерстенс выглядел озабоченным, словно и вправду пытался вспомнить, о чём всё-таки они прежде токовали с господином Варламеевым, или попросту делал такой вид.

— Вы случаем не слышали, чтобы кто-то нехорошо отзывался об Александре Андреевиче? У вас же, мне кажется, есть везде свои… — Лунащук хотел сказать «уши», но сдержался и произнёс: — люди.

— За кого вы меня принимаете? — возмутился Николай Павлович.

— За знающего своё дело начальника, который знает всё о своих подчинённых.

Нерстенс учащённо задышал, переваривая сказанное. Если он скажет, что не следит за служащими, значит, он ничего о них не знает. Если же признается, что кое о чём осведомлён, то даст повод сыскному агенту думать, что «уши» действительно есть.

— Ни в чём противоправном Александр Андреевич замешан не был, с подозрительными личностями замечен не был, поддерживал отношения с приятелями. С ними он познакомил меня, когда мы были у его сестры. Если не ошибаюсь, одного из них звали Николаем Ивановичем. Человек, живущий собственным капиталом. Второй — прапорщик, родом из Лифляндии или Эстляндии, не помню, но, кажется, немец. С ними играли в карты, рассказывали истории. Михаил Александрович, — запальчиво добавил Николай Павлович, — ну, не интересны мне они были! Я не испытывал особой радости, что попал в их компанию.

— Что, на ваш взгляд, их, таких разных, объединяло? Ведь один — гвардейский офицер, второй —