На втором этаже шел медленно, считал двери. Табличка с номеромсемнадцать оказалась на двери, показавшейся смутно знакомой. Толкнул дверь,пахнуло духами, перед внутренним взором сразу прорисовалась нежная светлаядевушка с золотыми волосами, везде цветы, бабочки…

А по ту сторону приемной массивная дверь. Я тупо посмотрелна нее, деревянные ноги донесли вплотную, и только сейчас узнал дверь, закоторой уже побывал час назад. Это Сергей так шутит, у него свой юмор.У меня компьютерный, у него – казарменный.

Огромный кабинет, массивный стол под дальней стеной и торчащаякабанья щетина, что заменяет Конону прическу. Конон склонился над бумагами,видно, как листает в раздражении, что-то подписывает, правит, вычеркивает такрезко, что наверняка рвет пером бумагу.

У меня к людям, которые имеют дело с допотопнымибумагами, жалость, как к инвалидам или убогеньким. А у Конона бумагивообще древние, в древности печатали даже не на принтерах, а были такиемеханические устройства, надо было с силой колотить по клавишам, чтобыполучился оттиск. Что-то еще догутенберговское. А чтобы получить копию,надо бы ставить еще листок, а между ними проложить такую пропитанную с однойстороны краской бумажку, так и называемую копиркой… У секретарш пальцывсегда были испачканные, а у их начальников… гм… Словом, секретаршамприходилось советовать не использовать копирку вместо туалетной бумаги.

– Садись, – велел Конон. – Ну, как тебе у нас?Я вижу, что не ошибся. А если и ошибся, то в лучшую сторону. Думал,ты только в железе ас! Вот уж не ожидал, что сумеешь мою дражайшуюзаинтересовать.

– Да все просто, – ответил я. – Я уже многихдрузей так… Люди просто боятся компа. Стоит их похвалить, сказать, что у нихполучается даже лучше, чем у других, тут всякий чувствует себя орлом. И всамом деле, перестает громоздить глупость на глупость. Светлана Васильевнасегодня поздно ляжет спать, вот увидите.

– Гм, – сказал он с сомнением.

– А вот нам труднее, – сообщил я. – ИльяЮрьевич, мы с вами как евреи в фашистской Германии, как негры в старых Штатах,как прокаженные в средневековой Европе, как… как не знаю кто! Нас и сторонятся,и жалеют, как придурков, как…

Он смотрел, набычившись. Сказал с подозрением, голоспохолодел:

– Что-то не понимаю, о чем ты.

– Все очень просто, – заговорил я торопливо, чувствуя, чтомоя успешно начатая карьерка сейчас может оборваться. – Я хожу меняюплаты одному академику. Он не так богат, как вы, но его знают во всех странах,он лауреат международных премий, почетный член Британской, Испанской иСорбоннской… есть такая страна?.. академий. У него имя, имидж, сурьезныеработы по ядреной физике. Так вот он играет на компе тайком даже от жены! Это жчто за жизнь: ни разу не насладиться полноценным звуком долби… разве что когдажену удается спровадить в гости! А она, как назло, заядлая домоседка. Игрыя ему таскаю в рефератах по этой самой ядреной физике, чтобы, если кто глянетна обложку, понимал, что молодой аспирант идет к своему наставнику! Как будтополлитру тайком несу.

Я говорил и говорил, ибо пока человек говорит, он можетзаставить говорить другого, а чем больше тот, другой отвечает, тем меньшеспособен на какие-то решительные действия.

Наконец Конон сказал:

– Я тебя что-то не понял. Это ты к чему?

– Я не такого ранга, – сказал я сотчаянием, – как вы с академиком. Но даже мне приходится чуть ли не тайкомот отца играть… Нет, я не прячусь, но это ежедневное о том, что глаза порчу,что черт-те чем занимаюсь, что я из семьи интеллигентов, а веду себя кактупоголовый тинейджер из неблагополучной семьи, что все мои одноклассники вышлив люди, только я урод… Словом, я могу поставить вам не ту примитивненькуюкваку, вторая квака куда круче, а на днях вышла третья, то ваще рулез… Есть ещеанрылий турнамент, там отпад полный, вы в самом деле получите полную оттяжку.А то что за жизнь: иметь такие деньги – и не пользоваться в своеудовольствие?

Он смотрел злыми глазищами. Лицо налилось кровью. Мнепоказалось, что вот сейчас наберет в грудь воздуха и рявкнет: вон, придурок, невыплачивать ему, а то и вовсе контрольный выстрел в голову, но Конон явновспомнил, что слегка приоткрылся еще в мой первый визит на его роскошную виллу,а умному много ли надо? Он тогда прошелся насчет шашлычков на свежем воздухе,набора стандартных времяпрепровождений, а отсюда недолго до вывода, что иказино для него вовсе не развлечение, а так… что-то вроде обязательноговоскресного выхода в церковь для нашего мэра.

Я с трепетом видел, как широкая горкомовская грудьугрожающе вздулась, он был грозен, как член легендарного Политбюро КПСС, затемя услышал медленный выход, бетонная плита широкой груди опустилась на место. Онсказал почти спокойно:

– Не спорю, эти штуки… привлекательные. Но у меня слишкоммного дел, чтобы… играть.

– Это другое дело, – сказал я поспешно. –Дела – прежде всего. Я просто предложил заменить старые игры на вашемкомпе новейшими. Игры – это не кино, где можно смотреть и фильмыдесятилетней давности! Игра прошлого года всегда уступает нынешней и пографике, и по наворотам, и по трюкам. Даже по сюжетам. Если вдруг у васокажется минутка свободного времени… то лучше истратить ее на игру высшегокласса. Ведь у вас, с вашими деньгами, и комп хуже, чем у меня, и программы, идаже игры!.. А это, скажу честно, нелепо.

Он неожиданно усмехнулся.

– Нелепо. Даже оскорбительно. Ладно, действуй. А потомпосмотрим, что у тебя получится.

В дверь заглянул Козаровский, холодные глаза сразуотыскали меня и уже не оставляли.

– Илья Юрьевич, – сказал он, – мне нужен вашпрограммист.

Конон сделал небрежный жест:

– Забирай!

Настроение мое рухнуло в пропасть. Только что я решил, чтосумел завоевать симпатию Светланы Васильевны, а это жена могущественного шефа,только что опасно сыграл с самим шефом и… можно сказать, выиграл, а теперь воттак мордой о стену, а потом по битому стеклу…

Я обреченно поднялся. Козаровский смотрит вроде быбесстрастно, но я вижу, насколько ему не нравлюсь. Есть люди, которые не могути не понимают, как жить в обществе себе равных. Им надо либо подчиняться, либоподчинять. К тем, кто выше, они чувствуют ровное почтение, к нижним –ровное презрение, а вот все остальные – враги, соперники.

– Пойдем, – велел он. – А шнурки Илья Юрьевичумеет завязывать и сам. Если хочешь посуду помыть, то… ладно, можешь помочьНюрке.

В коридоре и на лестнице он ни разу не оглянулся, вполной уверенности, что не посмею отстать, остановиться, залюбовавшись вот этойкартиной на стене, засмотревшись на редкостной красоты гобелены, на фигурнуюлестницу с третьего этажа на второй, еще более навороченную – со второгона первый…

В груди был подленький страх и то чувство, которое урусских выкристаллизовалось в пословицах: стыд не дым – глаза не выест,спина от поклона не переломится, покорной головы меч не сечет, повиниться да вножки поклониться, побьют – не воз навьют, спина наша, а воля ваша, тишеводы ниже травы, не кичись, а лучше в ножки поклонись… и я покорно шел за ним,как Фатима за господином, которую если и пустят где вперед, то разве что поминному полю.