магазины… В общем, до хрена всего. Это уже она мне сама рассказывала. А так приехала я к ней вечером, и ты знаешь, она мне даже обрадовалась. Ну я, конечно, не с пустыми руками, с гостинцами. Сели мы с ней за стол, мужик этот – его Эдиком зовут – сказал, что не любитель он женские разговоры слушать, и ушел. А он ей законный муж, оказывается, с обручальными кольцами оба. Ну помянули мы Степу моего, она сказала, что и своего тоже не так давно схоронила.

– То есть она после Антонова еще замуж вышла? Но три года назад у нее уже Эдик был, а муж тогда куда смотрел?

– Вот все ты норовишь вперед забежать, – сердито поджала губы Валентина. – И до этого дойду.

В качестве извинения я сама разлила водку по рюмкам и предложила:

– Давайте, не чокаясь, помянем тех, кого мы потеряли в этом году. Скорее бы он, високосный, прошел.

Мы выпили, и она, отмякнув сердцем, стала рассказывать дальше:

– Муж второй у нее вояка был. Но не тот, что по гарнизонам мотается. Он в колонии уголовников охранял. И, видать, от такой работы чересчур нервный стал. Вот и начал по вечерам нервы водкой успокаивать. Сначала меру знал: рюмку перед ужином, рюмку под горячее, и хватит. А потом ему этого мало показалось, стал больше прикладываться. А какой бабе это понравится? Галька его сначала уговаривала, потом пилить начала. Ну он по пьяному делу руку на нее и поднял. Наутро, конечно, прощения просил, и она его простила – а куда деваться? Дочка у них. И второй раз простила, и третий, а потом собрала его вещички, отвезла к его матери, а следом и его туда отправила. И на развод подала. Он было насчет раздела имущества заикнулся, да только у Гальки на подхвате такие мордовороты, что быстро ему объяснили, кто на что право имеет. Ну он и притих. Это давно было, я так поняла, лет пятнадцать назад. С дочкой он, правда, регулярно виделся – любил ее очень. Часто к себе забирал, а Галька не возражала – у ребенка отец должен быть. А на Силикатном он больше не показывался.

– И что, большая уже девочка?

– Ой, Таня! Я когда-то переживала, что детей у меня нет, а сейчас думаю, лучше уж никаких, чем такая. Двадцать шесть лет дуре, а она учиться не хочет, работать не хочет, ничего делать не умеет… Хотя нет. Одно умеет – научилась хорошо ноги под мужиками раздвигать. Галька сказала, что через эту шалаву у них на районе и пеший, и конный прошел. И пьет, и курит, и наркотой балуется! А матери-то позор какой! Гальку на районе все уважают, а дочь – прости господи! Кстати, видела я ее. Сидели мы с Галькой, выпивали, о своем говорили, а тут звонок, да не простой, а кто-то палец в кнопку ткнул и держит. Галька встала, дверь из кухни приоткрыла и крикнула мужу, чтобы тот разобрался. А он почти тут же заглянул к нам и говорит: «Там… Ну ты поняла. Денег просит». Галька ему: «Гони в три шеи!», а потом телефон схватила, позвонила кому-то и чуть ли не матом: «Я тебе за что деньги плачу? Я тебе что сказала? Чтобы этой шалавы на районе не было!» Ей, видать, что-то ответили, и она опять: «Значит, объясни ей так, чтобы она раз и навсегда поняла! Еще раз она здесь появится, будешь искать другую работу! И не на Силикатном!» Налила себе, выпила, матерится шепотом, а тут чем-то в окно кинули. Ох и интересно мне стало, поднялась я, к окну подошла, а там!.. – Валентина даже глаза закатила. – Не дай бог, ночью приснится! Стоит за забором девка в штанишках коротеньких… Ей-богу, меньше трусов, а кофтюшка на ней такая, что и титьки почти наружу, и пуп не прикрывает. Да ладно бы это! Господи, она же вся ну чисто папуас, с ног до головы в наколках. Увидела меня и кричит: «Мать позови!» Тут машина подъехала, выскочили из нее парни, схватили девку, а она отбивается и при этом таким матом их кроет, какого я и не слыхала никогда. Затолкали парни ее в машину и уехали. Я к столу вернулась, на Гальку даже и смотреть боюсь. А она снова выпила и сквозь зубы мне: «Прошу любить и жаловать – моя дочь Лариса Евгеньевна Самойлова».

– По грехам и мука, – веско заметила я. – Это я про ее родителей.

– Да уж! Отлились ей их слезы! – поддержала меня Валя. – Это счастье великое, что они не вместе живут, а то такая шалава и добро из дома стала бы таскать, и прирезать ночью могла.

– И где же эта девица живет?

– Там такая история. Когда она Женьку к матери отселила, Лариске лет десять было. Только мать Женькина лет через пять померла – видно, сын ее своей пьянкой доконал. Тут-то Галька Лариску к отцу и прописала, чтобы девка с квартирой была, и саму туда отселила – эта стерва малолетняя стала Эдику глазки строить, а какая баба это стерпит? Да и позору Гальке на районе меньше – квартира Женькина хоть и тоже в Пролетарском районе, но от Силикатного далековато. Вот отец с дочкой там на пару и куролесили. Он пьет, а когда его дома нет, она мужиков приводит. А как деньги у них кончатся, так Лариска к матери – дай, мол! Вот по пьяному делу Женька пистолет где-то и потерял. А может, украли его, кто знает? Тут его со службы и вышибли, и еще как-то наказали. А куда ему деваться? Пить на что-то надо. Пошел он в охранники, только из-за пьянки нигде долго не задерживался. От пьянки и помер!

– Так это его Галина не так давно схоронила? – спросила я, и Валентина кивнула. – Так он же бывший!

– И что? Оставить его поверх земли лежать? Или чтобы его в полиэтиленовом мешке в общей могиле закопали? – возмутилась она. – Не по-божески это! Галька, конечно, стерва, но не до такой же степени. И осталась Лариска при квартире, как Галька и планировала. Только на что девке гулять-то? Вот она за деньгами к матери и ходит. Та ее гонит, а она опять.

– Даже думать не хочу, что эта Лариска