Не можем.

— Беллетристику читаешь, потому что она напоминает кого-то вроде Лавкрафта… — Ло приглаживает волосы. Один ее сосок затвердел. — Напоминает, что в мире, возможно, есть что-то, чего ты не понимаешь. Может быть. Я вот к чему. Ты видишь парня в бейсболке со словами Лавкрафта. Знаешь почему? Потому что он мертв и все еще соединяет нас. В этот уик-энд в «Билтморе» соберутся люди, много людей, и там пройдет ежегодная конференция. Туда приезжают поговорить о нем, как будто он какая-то рок-звезда. — Она смеется. Теперь уже затвердели оба соска — под тонким хлопком они словно две бутылочные пробки. — По-моему, самый короткий ответ, почему тот парень носит бейсболку со словами «Я — Провидение», такой, что он приехал на конвент. Он носит бейсболку, надеюсь, потому что понимает значение, понимает, что ты — судьба, ты — Провидение, и судьба — это ты, но… и что дальше? Что такое, черт возьми, провидение? Какой от него толк? «Я — Провидение» — это вопрос, замаскированный под заявление. Провидение, как и любая вера, слепо. — Она улыбается половинкой рта, показывая мерцающие зубы, и ее улыбка говорит: ну же, малыш, иди ко мне.

Так я и делаю.

Эггз

Каждый раз, когда открывается эта треклятая дверь, у меня прихватывает спину. Уж в четырехзвездочном отеле ее могли бы привести в порядок, тем более в такой день, зная, что гостей много и люди будут постоянно входить и выходить.

Я бы мог остановить официанта и попросить, чтобы кто-то решил эту проблему, но не хочу привлекать к себе внимание. Стараюсь смешаться с окружающими, да только получается плохо — уж больно я выделяюсь на общем фоне. Почему, объяснить трудно. Нельзя сказать, что все здесь такие уж молодые. Да, по большей части люди помоложе, но и таких, как я, тех, кому за сорок, вполне достаточно. Большинство в футболках с надписями, демонстрирующими любовь к Г. Ф. Лавкрафту, и они тычут друг друга в грудь — крутая майка, чувак. Я уже видел три бейсболки с гордым заявлением «Я — ПРОВИДЕНИЕ». И ни одной в сочетании с бородатой или побитой физиономией.

Вот потому-то шея и покалывает, когда снова открывается дверь. Но на этот раз там только девушка — с длинными черными волосами и широкой расплывшейся улыбкой. Ее улыбкой. В этом все дело.

Конечно, мне и самому знакомо это состояние. Но тут что-то другое, не похожее ни на свадебную вечеринку, ни на проводы на пенсию. Здесь собрались люди, которые делятся счастьем, подпитываются им друг от друга, как сборище вампиров, кусающих один другого в шею. Ммм, вкусно!

Снова скрипит дверь, и я снова оборачиваюсь. Нет, мимо.

Все эти люди собрались в этой комнате из-за книг, и будь рядом Ло, она бы чмокнула меня в щеку. Ну конечно, Эгги. Я же тебе говорила, книги спасают жизни.

И причина, почему я выгляжу в этой толпе белой вороной, проста как правда: я не счастлив. Холодок растекается по больной пояснице, будто я увидел себя в холодно-беспристрастном зеркале. Мне это не нравится. Неприятно сознавать, что уже ничто в жизни не принесет счастья. Ничто и никто, кроме Ло. А ведь принято считать, что в жизни нужно иметь и кое-что еще, что должны быть интересы, вещи, от которых у вас глаза лезут на лоб, как, например, у того чудака, фотографирующего таблички над кофе — «Внешний бог» холодного приготовления, «Тьма»[45], темная обжарка, «Нежить», французская обжарка. Здесь все переименовано в честь их кумира, Лавкрафта.

Снова дверь. Надежда звенящим эхом проносится по венам. Я как мальчишка, ждущий Санту. Входят двое. Ни возрастом, ни телосложением ни один из них моему представлению о Бородаче не соответствует. К тому же он, скорее всего, будет один, как и я. Насколько мне известно, это единственное, что нас объединяет.

Я знаю, чего ждать. Знаю его вес и рост. Знаю его бейсболку. «Я — Провидение». Знаю, какие отметины должны быть у него на лице. Синяки. Возможно, сломанный нос, подбитый глаз или даже оба. Чертова бейсболка, чертова видеозапись. Но парень точно будет помят. Может быть, он прихрамывает. Даже если не обратился в клинику, с ребрами ему пришлось что-то делать. Если сделал перевязку, то, по всей вероятности, наденет рубашку навыпуск.

Опять дверь. Ну давай же, дружок. Внутренний голос подсказывает — он. Я чую его нутром. Большие руки. Крепкие ноги. А что выше? Рыжие волосы, очки, еще одна широкая расплывшаяся улыбка. Надежда рассеивается. Не он.

Скорее всего, Бородач — военный. Или отсидел. Может быть, профессиональный спортсмен. Может быть, познакомился с Кришем в спортзале. Утром я сказал Ло, что, возможно, тут любовный треугольник или он, например, наркодилер. Не исключено, что Бородач в курсе всех моих сердечных приступов.

— Эгги, — сказала она, — не выдумывай. Может быть, нам пора поменяться работами?

Снова дверь. Ну же… Но нет, даже со своего места я вижу накрашенные ногти, длинные и заостренные. Девушка. Будь оно неладно. Она придерживает дверь, и надежда поплавком устремляется вверх. Но это всего лишь круглощекий паренек, не выше пяти футов и двух дюймов. Бедняга даже баки отрастить не смог, не говоря уже о бороде. Чтоб тебя. Выуживаю из кармана пакетик чая, бросаю в чашку с горячей водой, кладу сверху блюдце и включаю таймер.

Женщина рядом со мной мурлычет, наливая кофе:

— Столько трудов ради чашечки чая.

Она улыбается и смеется, пролив горячий кофе на руку. Ее сосед предлагает лед — просто так, по доброте душевной, а не потому что рассчитывает забраться к ней в трусы. Чудесные люди, которые хотят быть вместе и собираются вместе. Они получают, что хотят. Я как будто нахожусь внутри работающего мозга. Моя соседка с улыбкой поднимает чашку.

— За танцующего трезвенника.

— Извините?

— Да перестаньте. — Она листает странички телефона. — Вот точная цитата: «Почти никто не танцует трезвым, если только он не спятил»[46].

Я краснею. Смотрю на дверь. Ничего. Возможно, я ошибся, просчитался, и бейсболка — тупик, а он даже не знает, кто сказал «Я — Провидение». Возможно, он купил ее просто потому, что она ему понравилась. Смешливая соседка отворачивается от меня и придвигается к другому почитателю Лавкрафта. Видели туалеты, где вместо «Ж» написано «Кассогта»[47]? Они удаляются, и я остаюсь один, танцующий трезвенник. Туалетных комнат я не вижу, как не вижу и Бородача. Мигает свет. Они собираются начинать.

Ко мне подходит еще один фан, невысокий паренек.

— Наугад. Ваша любимая книга? Называйте.

Будь Чаки в порядке, я хотел бы для него вот этого, такой вот радости.

Но я не отвечаю на вопрос. Дверь опять открывается, на этот раз медленно, и тот, кто открывает ее, должно быть, слышал то же, что слышал я, этот противный скрип, истирающий нервные окончания.