Рука. Большая рука. Парень осторожен и нерешителен. Да. Я вижу все сразу, целиком — надпись «Я — Провидение» на бейсболке, надвинутой глубоко, почти до бороды, сама борода, полная, моя борода. Глаза, должно быть, черные — у него солнцезащитные очки. Типичный хипстер, как и сказала Роми.

Вот почему отираться нужно около кофе. О хипстерах говорят, что они любят кофе. Так оно и есть. Бородач устремляется прямиком к кофейне. Высокий, твердый шаг.

Бывший коп? Может быть. Наркодилер? Опять же может быть. Я снимаю блюдце с чашки. Вылавливаю пальцами чайный пакетик. Чай слабенький, не заварился полностью, но здесь Бородач. Наливает кофе в многоразовый стаканчик — хипстерам такие нравятся.

Я улыбаюсь, как делают все счастливые люди.

— Видите те туалеты?

Он качает головой. Прячется за очками. От кого?

— Стоит посмотреть. Знаете, они заменили «М» и «Ж» словами Лавкрафта.

Он наливает сливки.

— Я посмотрю.

В голосе ничего. Ледяной холод.

— В пробку по пути сюда не попали? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Вообще-то нет.

Уклончив. Один. Бородач. Оглядывает помещение. Я придвигаюсь чуть ближе. Он отодвигается. Но мне все же удается увидеть то, что он скрывает. Фонарь под левым глазом, посиневшие вмятины, царапины. Он, точно.

— Помните прошлый год? — Я просто треплюсь. — В прошлом году в этом зале было не протолкнуться. Нынче не так уж плохо.

— Я здесь впервые.

— Неужели?

Он кивает.

— Вы местный?

Он качает головой и продолжает потихонечку отодвигаться от меня, или, может быть, это я придвигаюсь слишком быстро.

— Нет.

— А я здешний. Родился и вырос.

Он кивает.

— Я приехал сюда чуть больше пяти лет назад.

По времени совпадает. В самый раз, чтобы отравить несколько человек не оставляющим следа ядом, который не обнаруживается при вскрытии в крови. Спокоен. Держится уверенно. Я легко представляю, как он продает людям порошок. Наверняка Криш взял немного, когда его обманула девушка, и хотел расслабиться. Что касается Ивонны, то она, вероятно, думала, что получает что-то легкое, какой-то клубный наркотик. Будь он проклят, этот Бородач с его гребаной отравой.

Я поднимаю чашку.

— За танцующего трезвенника.

Он не смотрит на меня.

— Да.

Ловлю его взгляд.

— Вы вроде бы ищете кого-то.

Он пробегает глазами по комнате.

— Смотрю, куда бы сесть.

— Встречаетесь здесь с кем-то?

Пожимает плечами.

— Просто ищу свободный стул.

— Вы работаете?

Он смотрит на меня. Дошло. Теперь он знает, что я работаю и хочу, чтобы он об этом знал.

— Да, — говорю я. — Я — коп.

Он отстраняется.

— Круто.

— Неужели?

У него дрожит рука. Впереди какая-то женщина идет к подиуму. Люди поднимаются, улюлюкают, хлопают. Дверь открывается, и я уже ничего не слышу. Бородач потеет. Все идет легче, чем я ожидал. Отставляю чашку — чай не заварился как надо, так что потеря невелика, — аккуратно беру его за локоть и веду к двери. На нас никто не обращает внимания, взгляды всех устремлены вперед. Я смотрю только на него, на Бородача. Хлопаю по затылку. Он дергается.

— Спокойно, сынок. Я только хочу спросить тебя о бейсболке. Офигенная бейсболка.

Сердечко у него колотится, как у Багза Банни в старом мультфильме. Он с усилием сглатывает.

— Спасибо. Мне надо сесть, — говорит Бородач, но сесть не пытается, знает, что не сможет, чувствует мою руку.

— Конечно. Помнишь, где ее взял? Внизу я их не видел. Может, покажешь? Там столько всего, так сразу и не разберешься.

Он кивает. Слов не осталось. Мы выходим за дверь, и я спрашиваю насчет подбитого глаза. «Катался на роликах», — отвечает он.

Нажимаю кнопку вызова лифта.

— У моего сына роликовые коньки. У тебя какие?

Он молча опускает голову. Ждем кабину. Бородач не может ответить, потому что лжет. Я поймал его. Слышу приглушенный шум аплодисментов в танцзале, и на меня накатывает тошнота. Стареть дело невеселое, особенно когда весь организм против тебя. В последнее время со мной часто такое случается. Укол боли в животе и ощущение слабости, близости обморока.

Парень смотрит на меня.

— Это притеснение. Вы не имеете права.

Хладнокровный говнюк. Еще бы. Звонок лифта. Я включаюсь по-настоящему.

— Закрой-ка пасть, если не хочешь получить еще фонарь — в пару к тому, что есть.

Он не стал драться с Кришной, не решается и со мной.

Эггз

Провести процедуру опознания получилось потому, что была суббота. Стейси отмечала чей-то день рождения, и на меня, поскольку я достаточно высокого звания, внимания никто не обратил. Удивительно, что уик-энд ощущается даже в полицейском участке, бдительность немножко падает, на что-то смотрят сквозь пальцы.

Я построил шестерых парней, и, конечно, в суде такое опознание никогда бы не прокатило. Но это не суд. Бородач, когда я в машине надел на него наручники, заткнулся и не сказал больше ничего. Мы проехали мимо Университета Брауна, потом по Тайер, где цветов столько, что даже в фалафельную не попадешь, но он так и не признался, где берет это дерьмо.

— Ну что, узнаешь? — спросил я.

Молчание.

— Как познакомился с Кришем?

То же самое.

— Это так отрава называется? «Я — Провидение». Поэтому ты и бейсболку эту носишь? Или ты был там, потому что собирался продать кому-то? Где держишь дурь? Взял лишнее с Криша? Переключился на ребят из Школы дизайна? Им, наверное, хорошо вставляет.

Ни на один из моих вопросов ответа не было. Бейсболка. Молчание. Вина.

И вот настала очередь попробовать кое-что другое.

— Вводите, — говорю я, приступая к процедуре опознания.

Бородач выходит с пятью другими типами — все с грязными волосами и физиономиями, в бейсболках, толстовке, обвислых джинсах.

Мои свидетели подаются вперед, в том числе и Роми, неизменно добросовестная гражданка.

— Ну, — говорит она.

— Нет, нет, — говорю я. — Хочу, чтобы вы помолчали несколько минут. Хочу, чтобы вы смотрели. Не реагируйте. Пока. Просто смотрите.

Сегодня я узнал, что у Роми магистерская степень по философии (да поможет мне бог), рецепт на нейростимуляторы и защита проекта на носу. Она много говорит. Ей до смерти хотелось прийти сюда, потому что она любит настоящую жизнь и с тех пор, как не стало Криша, похожа на потерявшегося котенка. Понимаете, как люди это делают? Как кого-то превращают во что-то? Роми забывает, что я все это знаю, как близки они были, как не были близки. Но сюда она пришла, утопая в мужской фуфайке, как будто ей надлежало ее носить, надлежало оплакивать Криша.