велела. Наташка кивнула, вспомнив афишную тумбу с величавой Полонской, и поплелась в свой флигелёк.

За целый день её каморка выстудилась, и сизоватый пар изо рта был отчётливо виден на фоне тёмных стен. Наташка открыла вьюшку, долго возилась со щепой, но наконец растопила печь.

«Возьму вот и сожгу бесовский платок!» – подумала она и поднесла шаль к пламени. Яркие оранжевые сполохи заплясали на блестящем шёлке. В отблесках вышитые розы налились каким-то нездешним беспокойным цветом, бутоны набухли и заалели – того и гляди распустятся! Жалко убивать такую красоту!

Наташка отдёрнула руку, и мысль – слабая, но уже оформленная, – заискрилась в её глазах.

Она вынула из бабкиного сундука лоскут белёной марли, отрезала круглый кусочек и, наложив на дырку, обметала по краям тонкой ниткой. Поглядела, подумала, затем аккуратно вынула несколько ниток из бахромы – так, чтобы было незаметно, – и вышила гладью розу: стежок за стежком, как учила когда-то покойная бабка. Перевернула и такую же розу «посадила» с обратной стороны – шаль-то была двусторонняя, без изнанки.

…А оно и хорошо, и ладно получилось!

Наташка поднесла вышивку к керосинке – ну хоть убейте, не отличить! И нить – «родная», сливается с фоном! Рассказать кому – не поверят! А то десять рублей выньте им!

Подивилась, да так и заснула, обнимая шаль.

* * *

С рассвета Наташка переделала всю вчерашнюю работу: выстирала скопившееся от жильцов бельё, перегладила тяжёлым угольным утюгом дюжину рубах и подштанников, сбегала к старой прачке Матрёне вернуть одолженный за жавелевую воду гривенник, а к одиннадцати часам, зная, что по обыкновению своему генеральша раньше с кровати и не вставала, поднялась по чёрной лестнице на бельэтаж. Дверь никто не открыл: видимо, Марья ушла в лавку, а кроме неё на кухне и не водилось челяди.

Наташка подождала, сколько могла, и поплелась к парадному господскому входу, перед которым обычно робела. Но сегодня всё должно быть иначе. Она ли не сотворила чудо? Не волшебство ли приключилось с ней – была дыра и нет её, а она, Наташка, не героиня ли русской сказки? Какая-нибудь Хаврошечка, про которую бабка в детстве рассказывала, влезла вот в ушко коровье или как-то там… Наташка уже не помнила. И даже колчерылые грифоны и встрёпанные медузы сегодня смотрели из своих надоконных будок по-иному, словно приняли её в свою стаю.

«Сказать, что залатала, – или за новую выдать? – размышляла Наташка. – За новую не грешно и денег попросить…»

Она снова вынула шаль, повертела на мыльном петроградском солнце, поднесла к глазам. Нет, сам чёрт не отличит!

– Наташа! Здравствуй, голубушка! – Иван Карлович стоял у козырька парадной и улыбался. – Вижу, сегодня глазки светятся, а давеча в слезах были. Ну и славно!

– Здравствуйте, Иван Карлович, – смутилась Наташка.

– Что же ты стоишь здесь?

– К Екатерине Львовне иду. Шаль вот отдать.

– Так заходи же!

Он открыл тяжёлую дверь, и торжественная мраморная лестница с лепными статуями у кудрявых чугунных перил поманила: входи, мол, не бойся. Вместе с Кольбутом они дошли до бельэтажа, и Иван Карлович, старомодно простившись, чем смутил Наташку ещё больше, поднялся выше, в свою квартиру.

Она постояла немного, собираясь с духом, потом потянулась к пузатому дверному колокольчику. Сердце прыгало, колотилось о грудину, и Наташке чудилось, что дверь ей откроет бородатая лопоухая гаргулья с фасада.

Но дверь отворила Лизавета. Наташка, сколько ни гадала, так и не поняла, кем она приходилась генеральше – прислугой или приживалкой. Груша говорила – «компаньонка», но слова этого Наташка не разумела.

– Я, здравствуйте, шаль вот вернуть… – начала Наташка. – С кухни не открывают…

– Так это ты, поганка, шаль спортила? – взвинтилась Лизавета. – Екатерина Львовна печалилась из-за тебя вчера весь день!

«Печалилась! – горестно подумала Наташка. – Знала бы твоя Львовна, сколько я слёз из-за шальки-то этой выплакала!»

Но ответить ничего Наташка не успела: в переднюю, как растаявшая от печева сахарная голова, в белом домашнем платье вплыла генеральша Патрикеева.

Холёные пальцы долго мяли шаль, прощупывали каждый вышитый цветок.

– Ты что, дармоедка, хочешь сказать – я штопаное надевать стану? – генеральшины водянистые глазки смотрели сквозь лорнет перчёно и недобро. – Ты вот это мне предлагаешь в театр? В концерт? Где целый свет будет меня в заплатках лицезреть?

– Но… Екатерина Львовна… – подала голос Наташка. – Не видно ж!

Генеральша ногтём тыкала в цветок – в соседний, соседний, не тот, что Наташка вышила!..

– Ты мне штопаное предлагаешь? Ты знаешь, безрукая, сколько шаль эта стоит? Да твоей жизни никчёмной не хватит, чтобы за неё расплатиться!

Генеральша цапнула шаль сухоньким кулачком и со всего маху огрела ею Наташку – длинными шёлковыми кистями по щекам. Та лишь присела чуть-чуть, закрываясь руками и тихонечко подвывая. Генеральша снова ударила, и ещё, и ещё. Лизавета стояла поодаль и криво улыбалась.

– Ты, паршивка, в моём доме помои до самой смерти выносить будешь да горшки ночные! Пикнешь – я на тебя в управу за воровство заявлю!

Они всё ещё стояли в прихожей, у раскрытой двери; Наташка от очередного удара увернулась, ринулась в проём – ипопала прямо в объятья Ивана Карловича.

– Моё почтение, Екатерина Львовна, – одной рукой снимая каракулевый пирожок с головы, а другой придерживая Наташку, сказал он и чуть поклонился. – Что Наташа украла у вас?

– Вот, Иван Карлович, полюбуйтесь! – генеральша потрясла шалью перед его носом. – Дырку прожгла мне. И заштопала потом, как ямщицкую рубаху. А это манильская шаль, из Мадрида мне привезли, память!

Прислонив едва живую от страха Наташку к стене и отдав подскочившей Лизавете шапку, Иван Карлович взял в руки шаль и придирчиво осмотрел её.

– Помилуйте, Екатерина Львовна, не вижу никакой штопки.

– Да вот же, вот! – патрикеевский палец снова ткнул наобум.

– Вышивку вижу, – продолжал Иван Карлович, – работа наитончайшая, тут девушку похвалить надобно!

– А вы, господин Кольбут, ещё её позащищайте! Позащищайте! Я-то давно за вашими настроеньицами наблюдаю! Ходит к вам всякий сброд! Пролетариев любите?

– Я, Екатерина Львовна, гостей своих с вами обсуждать не намерен. Я деньги за квартиру отдать пришёл.

– Что ж тогда вмешиваетесь? Холопку защищаете? – сузились генеральшины глазки.

– А справедливости ради.

– Справедливости! Заступник какой нашёлся! Может, и заплатить за неё желаете?

– Может, и желаю. Сколько хотите за ваше имущество?

Генеральша, и без того прямая, как мерный аршин, вытянулась, подобралась и, свернув нижнюю губу трубочкой, выдохнула с присвистом:

– Сто целковых.

Иван Карлович ничуть не смутился, хотя перепуганной Наташке и казалось, что он должен был от такой суммы непременно крякнуть. Но Иван Карлович невозмутимо вынул кожаное портмоне и протянул сотенную Патрикеевой.

– Вот, возьмите. А за квартиру, позвольте уж, вечером