пазухи самого молодого листа показывается цветочная стрелка, медленно удлиняющаяся. Если в это время нельзя будет ожидать ночных заморозков, то всего лучше поместить горшки между двойными рамами и подставить под них поддоны, в которых постоянно держать воду.

На таком светлом и солнечном, но прохладном месте соцветие распускается в конце марта или начале апреля. По отцветении поливку постепенно уменьшают, а когда засохнут листья, прекращают совсем и сохраняют клубни в сухом виде до сентября.

Книга все-таки вышла в 1903 году, тон авторского предисловия к ней был холодно-отчужденным. Гиппиус смотрит на читателя через свою знаменитую лорнетку, давая понять, что не ждала гостей. Но со случайными собеседниками писательница откровенна, говорит о самом важном и формулирует мысли единственно возможным для нее способом: «Стихи — это молитвы». Зинаида Гиппиус, при всей ее манерности, театральности, эксцентричности, эти слова произнесла предельно серьезно: они были ее жизненной программой, ее кредо, ее «верую» — «Верую…».

В Чистый четверг 1901 года в своей квартире на Литейном Мережковские впервые отслужили богослужение по особому чину, разработанному ими специально для этого действа. («Я стала работать над молитвами, беря их из церковного чина и вводя наше».) Среди прочих «вариаций на тему», сочиненных для домашней церкви, были и молитвенные слова, обращенные к цветам.

Квартира Мережковских в известном петербуржцам доме Мурузи в начале ХХ века была литературным салоном, залом заседаний ученого совета, политическим парламентом — словом, одним из центров культурной и интеллектуальной жизни столицы. В ней всегда было много гостей, много званых. Теперь она превратилась еще и в катакомбную молельню, куда приглашали только немногих избранных. Самое сокровенное поверялось только дневнику.

«Пишу в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря тысяча девятьсот первого года.

О том, что было в Великий четверг.

А утром пришел столяр, чтобы сделать угольник к образу, в столовой стояли цветы, которые прислал Философов для вечера, но их было мало, хотя и много.

Я уже не могла идти, и Дмитрий Сергеевич пошел купить просвиры и купил, а потом опять сел за стол, все писал и составлял порядок чтений и действий. Потом опять пошел купить еще цветов. И прислали большое Евангелие от Философова.

Мы совсем почти не обедали и молчали друг с другом. Потом вечер наступил и длинно так шел. Цветы отовсюду пахли.

Я думала, что это совершенно невозможно и что мы с глазу на глаз этого ожидания не выдержим. И вдруг приехал Чигаев, и это было хорошо. Он говорил о цветах, и Дмитрий Сергеевич с ним облегченно говорил, и так было будто ничего, только я молчала, сказав, что больна.

В одиннадцать часов мы опять были одни.

Стол отодвинули на середину и накрыли скатертью белой, блестящей, новой, которая не употреблялась ни ранее, ни с тех пор.

И на столе три трисвешника, соль, хлеб и нож, длинный и тонкий, а на скатерти цветы и виноград, и цветы растущие».

Живая Церковь — цветы растущие… Так красиво уметь назвать даже цветы в горшках и так благоговейно описать доморощенное сектантство… Зинаида Гиппиус не боялась войти в алтарь «новой церкви», она не в первый раз примеряла мужские одежды. Мирской фамилией писательница никогда не подписывала своих сочинений — госпожа Мережковская принимала гостей в своем салоне. Критические и философские статьи выходили под мужским псевдонимом — Антон Крайний, стихи и проза — под бесполой (двуполой, андрогинной) родовой фамилией. Роли раз и навсегда были распределены. Это был не просто театр одного актера, но и — суфлера, режиссера, гримера; роль осветителя мог по желанию исполнять кто-нибудь другой.

Рис. 55. Высевание мелких семян

Стихи Гиппиус тоже написаны все от мужского имени; неопределенно-личная форма глаголов особенно приветствуется. От стихов-молитв к молитвам-стихам — путь недолгий, хотя и тернистый. И в самом деле, почему цветение русской поэзии не принесло в конце концов плодов — своего Иоанна Златоуста или Романа Сладкопевца? Гиппиус последовательно вела миссионерскую деятельность в писательской среде: существование любой поэзии может оправдать только религиозная сверхзадача, которую поэт должен перед собой ставить. Когда трещина между интеллигенцией и Церковью угрожающе стала расширяться и углубляться до размеров пропасти, З. Гиппиус и Д. Мережковский решили начать с малого — с личного молитвенного служения. В самую консервативную часть православия, в обряды и ритуалы, внесли свои дополнения. Акафист цветку, например. Это «самая религиозная» поэзия в истории русской литературы, и за нее, без сомнения, Синод мог бы отлучить от Церкви. А «незаконнорожденные дети» первых сборников, к которым З. Гиппиус относилась безлюбовно, — напротив, безгрешны. Они, как оставшаяся в памяти единственной строкой детская молитва, звучат на одной высокой чистой ноте: «Избави нас от лукавого».

Другой писатель, тоже увлеченный «индивидуальным богостроительством», произнес чудные слова: «Семья — малая церковь». Но что же делать, когда семья такая странная (Гиппиус — Мережковский — Философов жили втроем в мистическом единстве платонической любви), а малая церковь заслоняет собою Церковь Вселенскую?..

Рис. 56. Венцеобразная амплея

Зинаида Гиппиус умело выстраивала триады — космос ее тоже трехчастен, границы трех миров прочерчены четко.

Внизу — адский арум стихов вводит во искушение.

Наверху, над небесным сводом, воссияли миру светом разума Ангельская Лилия и Багряная Роза.

В середине сидит красивая женщина между домашними оберегами — цветком герани и большим кустом китайской розы с оголившимися за зиму ветками. В углу под образами — ваза с распустившейся вербой. Видимо, ранняя весна.

Дóма

Зеленые, лиловые,

Серебряные, алые…

Друзья мои суровые,

Цветы мои усталые…

Вы — дни мои напрасные,

Часы мои несмелые,

О, желтые и красные,

Лиловые и белые!

Затихшие и черные,

Склоненные и ждущие…

Жестокие, покорные,

Молчаньем Смерть зовущие… —

Зовут, неумолимые,

И зов их все победнее…

Цветы мои, цветы мои,

Друзья мои последние!

Глава тринадцатая. Роза, лилия, нимфея

Не скрывала своего родства с болотными травами другая поэтесса, чье имя уже появлялось на страницах этой книги, — Мирра Лохвицкая. Ей посвятил Бальмонт свой лучший сборник, «Будем как солнце», а она воспела его в стихах под именем Лионеля:

Лионель, певец луны,

Любит призрачные сны,

Зыбь болотного огня,

Трепет листьев и — меня.

Кроют мысли торжество

Строфы легкие его,