Она вырывается, резко, и плач Адама – актерство – растворяется в смехе. Его веселье искренно, но смех уже не такой теплый. Так она представляла себе смех Скотта. Еще Пита и Чарли. Радость пронизана жестокостью, удовольствие порождено исключительно тем, что он причинил боль. Сюзанна смотрела на него, слушала и понимала, что никогда никого не ненавидела так сильно, как Адама. Она близка – на волосок – от того, чтобы рискнуть достать ножик. Она бы с радостью пронзила его сейчас. Своим ножом, его, любым, обоими.

– Извини.

Смех Адама исчезает в шипении.

– Извини, – повторяет он. – Не смог удержаться. Ты была так возбуждена. Так уверена, что исцелила меня.

Сюзанна ошиблась. Есть кое-кто, кого она ненавидит сильнее. Только мысль об Эмили не дает ей вонзить нож в себя.

Адам качает головой, выражая огорчение, что Сюзанна, судя по всему, не понимает шуток.

– Не надо так, – говорит он. – Не злись. Я же сказал, да? Я говорил тебе. Все, что ты так старательно анализировала, – все это ложь. Я вырос не так. Мама с папой не ненавидели меня. Но их мотивы…

Адам смотрит, понимает ли Сюзанна. Она до сих пор понятия не имеет, о чем он говорит.

Она кривит губы, не в силах сдержаться.

– Да ладно, Сюзанна. Ты к себе слишком строга. Не можешь же ты правда рассчитывать починить кого-то, когда не знаешь, из-за чего они сломались.

«Сдайся, – думает Сюзанна, – ты не сможешь победить его, а тогда можно сдаться. Все эти гипотезы. Игра в угадайку: от этого только хуже».

– Вот, возьми печенье, – Адам показывает на банку, которую украл у Рут. Встряхивает ее, и Сюзанна слышит стук крошек.

– Нет? Ну как хочешь. – Адам запускает руку в банку сам. Запихивает в рот и продолжает с набитым ртом: – А как насчет этого? – Он запивает печенье глотком колы, опять строит гримасу. – Давай я закончу рассказ, и ты сможешь приступить к терапии.

Сюзанна беззвучно откидывается на спинку кресла.

– Итак… – Адам смахивает крошки с колен. – Я сбежал. Вот как все закончилось. Или началось. – Он языком снимает крошки с зубов. – В шестнадцать, это было в прошлом году. Я бы и раньше ушел, но хочешь правду? Мне было страшно. Я всего боялся. Жизни. Мира. Я не знал улиц. У меня не было друзей, которые могли бы меня научить. Я знал пару ребят, но я ни с кем не разговаривал. Мне было страшно и одиноко, и как я ни ненавидел отца, мне некуда было идти.

Адам с опаской взглянул на Сюзанну, готовый уловить малейшие признаки, что что-то не так.

– Знаешь, почему еще я остался? – продолжает Адам. – Образование. Я был напуган, невежественен, но я не был дураком. – Он делает паузу, взгляд сосредотачивается. – Ты же заметила это, Сюзанна? Что я не дурак?

Сюзанна кивает.

– Я хотел закончить школу. Любой ценой сдать экзамены и получить аттестат. И я это сделал. Я сдал все экзамены, а потом немедленно собрал сумки. Но перед отъездом мне нужны были деньги. Я знал, что у старика есть дома заначка, он ненавидел банки, любые организации ненавидел. Может, оттого, что в молодости сидел в тюрьме, но это уже другая история. Так или иначе, я считал, что он мне должен. Верно? Он всегда с легкостью доставал десятифунтовые бумажки будто бы из ниоткуда, так что я решил, что имею право на любую наличность.

Адам аккуратно берет нож.

– А еще мне нужны были документы. Любые, просто чтобы доказать, что я это я. Паспорта у меня не было, но что-то же должно было быть! Свидетельство о рождении или еще что. И снова, я точно знал, что где-то они лежат, как и деньги. Но я понятия не имел, где именно отец их держит.

Нож Адама выглядит более угрожающим, чем ножик Сюзанны. Он больше, острее, злее. Ножик Сюзанны, прижатый к запястью, не опаснее зубочистки.

– Я прошерстил весь дом. Буквально. Начал с кухни, устроил бардак, какой только смог, потом направился в спальню отца. По-детски, я знаю, вот так перевернуть дом вверх дном, но это было весело. Имело терапевтический эффект, – добавляет он, подмигивая. – Швырнуть пакет с мукой в стену, разрезать матрас отца. Я так вошел во вкус, что на время позабыл, зачем все это.

Пальцы Адама сжались на рукоятке, и Сюзанна каким-то образом поняла, что именно этим ножом он кромсал кровать отца. И с тех пор все время носил с собой.

– Но я ничего не нашел, – продолжает Адам. – Пара монет за диванной подушкой, но этого не хватило бы даже на автобус. Я не искал только на полке матери. Я ведь уже упоминал о ней? Там хранились ее вещи. Запрет касаться ее так крепко засел во мне, что я подсознательно посчитал ее за пределами разрешенного.

Адам умолкает. Его глаза светятся от предвкушения, словно он сейчас отдернет занавеску.

– И вот, я встал на стул, подтянулся и заглянул в шкаф… и угадай, что я там нашел? В самой глубине коробки, за пыльными старыми фотографиями.

Сюзанна вдруг понимает, что не хочет этого знать.

– Да, деньги. Почти тысячу, кстати. И что еще, Сюзанна? Угадаешь?

Она качает головой в ответ, предостерегая от того, что произойдет дальше.

– Документы, – говорит она. – Свидетельство о рождении?

Произнося эти слова, Сюзанна чувствует, как ее тошнит. Ужас разливается по животу.

Адам сияет.

– Свидетельство о рождении, верно. Оба свидетельства. Фальшивое… и настоящее. Это я и имел в виду, когда говорил, что все это ложь. Мою маму звали не Кэтрин Герати. Ее звали Элисон. Элисон Бёрч.

Сюзанна безвольно открывает рот. Еще раз трясет головой, без толку. Этого не может быть, говорит она себе. Нет.

– Теперь понимаешь? – говорит Адам. – Правда же? Дошло. Наконец-то.

Он отпускает нож, откидывается на спинку кресла. Громко смеется.

– Честно говоря, я уже начал беспокоиться. Жаль, что тебе понадобилось так много времени. Но, кажется, мы наконец разобрались.

Сюзанна прижала руку ко рту. Она выглядывает на Адама из-за кончиков пальцев. Она знала его. Не случайно она твердила себе, что знает его.

И гипотеза. Она была права. Несмотря на ложь, несмотря на то, как Адам сбивал ее с толку, она была права.

Адам наблюдает, как она смотрит на него.

– Итак, – говорит он с такой знакомой усмешкой школьника. – Теперь, когда мы это выяснили, можно вернуться к истории.

– Истории?

– Истории Джейка, Сюзанна. Мы уже обсудили, что он не умел заводить друзей. Установили, что ты никогда не любила его по-настоящему, так, как, безусловно, любишь Эмили.

Адам дает Сюзане время возразить. Она не смогла бы сказать ничего связного, даже если бы от этого зависела ее жизнь. А ведь так и есть.

– Осталось заполнить пробелы, – продолжает Адам, открывает сумку и вытаскивает кипу потрепанных бумаг.