А что еще остается? Правда, все фильмы мы уже пересмотрели по два раза. Он раз в месяц обменивал диски. У нас их около сорока, но, поскольку делать тут почти нечего, мы их быстро просматривали, и я почти возненавидела даже свои самые любимые картины.

– Как скажешь, – я плюхнулась на диван, готовясь провести еще один вечер у экрана.

Среда, 15 декабря (настоящее время)

Я быстро вытерлась полотенцем и натянула на себя одежду на размер больше моего. Интересно, будет он когда-нибудь покупать мне одежду моего размера или слишком зациклен на мысли, что у меня должен быть десятый? Впрочем, разве это важно?

Я взялась за дверную ручку и открыла дверь. Мы сегодня припозднились, Розе еще предстояло принять душ. Едва я вышла из ванной, она бросилась туда. Глаза широко раскрыты, лицо бледное. Черт, что он сделает, если мы не успеем вовремя? Этого я не знала – никогда не спрашивала, – да и не хотела знать.

Мак энергично взбивала в миске яйца. Хорошо, подумала я, что наш псих так любит запеченный омлет на тостах – его готовить просто и недолго. Я разорвала пакет с нарезанным хлебом и выложила на сковороду восемь кусков.

– Все нормально, Мак?

Она закивала, пытаясь усердно убедить нас обеих, что с ней все в порядке. Волосы у нее взлетали и опускались.

– Поставь, пожалуйста, тосты в духовку.

Я так и сделала. Сердце у меня отбивало сверхурочные. Взвинченность девушек мне не нравилась. Обычно в его присутствии они держались раскованно и уверенно. Как Роза может мириться с происходящим здесь, если она явно испугана?

Дверь в подвал открылась, одновременно из ванной вышла Роза, и мы начали подавать завтрак. Я несла две тарелки и вдруг почувствовала прикосновение к спине. По слабому запаху лосьона после бритья поняла, что это Клевер.

– Пахнет невероятно аппетитно, – сказал он. Я напряглась и улыбнулась ему через плечо, стараясь скрыть отвращение. Потом повернулась, отступила от него назад и поставила тарелки на стол.

Сердце, бешено колотившееся в груди, стало успокаиваться. Сколько еще мне удастся избегать этого психа? Он сел, мы с Розой и Мак последовали его примеру, все в молчании принялись за еду. Он медленно жевал.

Наконец оторвался от тарелки и спросил:

– Как вам понравился вчерашний вечер?

Удручающе скучный, как и все остальные здесь.

– Понравился. Посмотрели несколько душевных фильмов, – ответила Роза. – А как прошел вечер у тебя?

Душевных? Для подвала больше всего бы подошли «Зомби» и «Техасская резня бензопилой». Нет ничего хуже, чем оказаться запертой у придурка Клевера.

Он слегка улыбнулся, глаза потемнели, бровь подергивалась. От его зловещего взгляда я похолодела. Что он сделал? Опять убил кого-то? Получил ли удовольствие от убийства или просто «выполнил свой долг»? Вряд ли я смогу понять, что им движет, даже если бы он объяснял до конца света. Хотя он очень сообразительный. Если Мак и Роза правы, что он действительно хочет изменить мир к лучшему, то мог бы действовать иначе. Все в его наружности вызывает доверие. Он кажется нормальным, добрым, надежным. Я не могла постичь, откуда при этом у него такой сдвиг по фазе.

Я покачала головой. Что толку пытаться понять эту гниду? Психиатры нашли бы у него немало интересных заболеваний.

– Что такое? – спросил он. От этих слов я подскочила на месте и через плечо посмотрела туда, куда был направлен его взгляд. О нет! Темно-красные маки в вазе безжизненно поникли. Сердце у меня учащенно забилось. Лилии и розы выглядели тоже неважно, концы стеблей внизу под водой у них стали коричневыми. Цветы понемногу увядали – иначе и быть не могло!

Он встал, резко оттолкнув стул, и тот упал на пол. Я сжалась. Роза и Мак быстро поднялись со своих мест. Я замерла от ужаса, понимая, что за этим последует.

– Что… такое? – глаза у него остекленели, он стал похож на доктора Джекилла и мистера Хайда. Настроение у него менялось моментально. Он вообще не в состоянии контролировать себя, когда видит увядшие цветы? – спрашивала я себя. Не может же он не знать, что происходит со срезанными цветами. Почему тогда он не остановится?

– Прости, Клевер. Они завяли, – проговорила Роза тихим, умиротворяющим голосом, моля его понять то, что ей не следовало объяснять и за что не следовало извиняться.

– Они умерли, – медленно произнес он и задышал глубоко, но прерывисто, будто стараясь овладеть собой. Неужели же он снова не сможет сдержаться?

– Да, они завяли. Они умерли, потому что вы не умеете за ними как следует ухаживать! – он ударил кулаками по столешнице так, что стаканы с апельсиновым соком подпрыгнули, опрокинулись и сок потек по столу на пол.

Естественно, завяли. Ведь это же цветы! Как мог такой сообразительный человек не понимать этого? Или он понимал, но не мог принять? Все в нем непрямо и непросто. Я раньше считала, что хорошо разбираюсь в людях, но такого человека, как он, понять не могла.

Он сделал шаг, и мы с ним оказались по одну сторону стола. Я попятилась. Роза и Мак придвинулись ко мне и встали плечом к плечу. Если бы мы действовали заодно, мы бы выбрались отсюда. Правда, сейчас, когда он в таком состоянии, я бы не рискнула что-либо предпринять.

– Можете сказать что-нибудь в свое оправдание? – тихим и ровным голосом спросил он. Но это было даже страшнее, чем крик. Казалось, Клевер вполне владеет собой, но я понимала, что в любой момент он может сорваться. Он походил на собаку, играющую с воздушным шариком: ясно, что шарик лопнет, непонятно только, когда.

Все мы молчали. Наверное, от этого Клевер разозлился только еще сильнее. Он пошел вдоль стола. Между мною и им стояли Мак и Роза. Он ударил Розу по щеке. Она ахнула и сделала неверный шаг в сторону. Мак поддержала ее, все мы отступили на шаг назад. Я слышала свое учащенное дыхание и пыталась его успокоить.

Оттолкнув с дороги Розу, он схватил за руку Мак и притянул к себе. Нет! От пощечины она повалилась на стол, вскрикнула и ухватилась за живот, которым, видимо, ударилась.

– Вы все научитесь! – проревел он и, бросившись вперед, прижал меня к стене.

Я затаила дыхание и закрыла глаза, ожидая удара.

«Льюис, Льюис, Льюис!» – мысленно кричала я, мечтая оказаться где-нибудь в другом месте. Он ударил меня кулаком в подбородок, и я упала. Боль охватила половину головы. Прижав руку ко рту, я несколько раз глубоко вдохнула через нос.

«Не кричи, пусть делает что хочет», – твердила я себе. В челюсти пульсировала боль, в глазах стояли слезы, но я не плакала. Не подам вида, что мне больно.

Во рту появился металлический вкус крови, внутренняя поверхность щеки саднила: должно быть, ее поранили зубы. Я сглотнула, зная, что, если он увидит кровь, станет еще хуже. Я осела на пол и закрыла глаза. Долго я этого не вынесу.

– Уберите тут. Живо, – приказал он. Я открыла глаза. Он поднимался по лестнице. Вскочив на ноги, я побежала в ванную и прополоскала рот. Теперь, когда он ушел, я позволила себе выплакать слезы, стоявшие в глазах. Я села на пол, мне было так страшно и одиноко, что заболело сердце.