— Ян, ну что же ты так воду-то не экономишь.Она же бешеных денег стоит. Если бы твой отец это увидел, то он бы уже,наверное, умер от разрыва сердца. Пока я была у вас в доме, он постоянно мне твердил,чтобы я воды поменьше тратила. Достал уже, честное слово. Встанет под дверью иподслушивает, а потом кричит, чтобы я под душем не мылась. У вас, видите ли, непринято утром и вечером душ принимать. Когда я в туалете сидела, он все времяслушал, сколько раз я смываю. Жесть! И вообще, твой папаша сказал мне о том,что ванны для голландцев большая редкость и даже роскошь. Он сказал, что вомногих домах и квартирах есть только душ. Получается, что вы крутые. При ванне.

Почувствовав, что я медленно схожу с ума, яприсела на корточки, облокотилась о стену и, посмотрев на ванну, полную крови,произнесла:

— Я вообще не понимаю, что происходит. Твойотец мертв, тебя больше нет. За окном маячит ваша покойная мать… Господи, аведь как хорошо все начиналось… Ничто не предвещало беды. Еще несколько днейназад я прилетела в амстердамский аэропорт и чувствовала себя по-настоящемусчастливой. Блин, но ведь кому-то же повезло! Кто-то же смог принять эту странувместе со всеми ее достоинствами и недостатками, попытался здесь наладить жизньи смог понять ее культуру. Ведь до того, как приехать в Голландию, япереписывалась с девушками, которые вышли замуж за голландцев и жилиразмеренной и счастливой жизнью. Но почему именно меня угораздило вляпаться втакое дерьмо?!

Я немного помолчала, но тут же продолжила:

— Ян, а кто тебя убил? Кто?! Я тебя неубивала, на меня вешать не надо! Феном тебя немного попугала, и все. Я ипапашку твоего убила по неосторожности. Я тоже здесь ни при чем. Он меня ногамибил, а я всего лишь в него статуэткой кинула и попала в голову. А тебя-то ктозастрелил? За что? В доме же не было посторонних.

В этот момент я подумала о том, что убийцаможет быть еще в доме, и прислушалась. Но в доме было настолько тихо, что отэтой тишины звенело в ушах. Я хорошо понимала, что если бы убийца хотел убить именя, то ему ничего бы не стоило выйти из ванной комнаты, пройти в спальню ипустить в меня пулю. А может быть, он меня не заметил? А что было бы, если быубийца пришел раньше и увидел, как я стояла рядом с ванной и пугала Яна феном,обещая устроить ему электрический стул? Получается, что меня уже не было бы вживых. Да и вообще, кто это убил моего несостоявшегося пасынка? Кому это надо?От всех этих вопросов закружилась моя голова, и я усилием воли заставила себявстать. Когда я вышла из ванной комнаты, сердце так билось в груди, чтоказалось, оно выпрыгнет наружу.

— Эй, есть кто-нибудь?! — прокричала я, невыпуская из рук ножниц, будто если кто-то сейчас пустит мне пулю в лоб, онисмогут меня спасти.

Обежав весь дом, я не обнаружила в нем нидуши, посмотрела на приоткрытую входную дверь и на ватных ногах вновь пошла накухню. Я открыла шкаф, в котором Хенк хранил свои алкогольные запасы, и досталабутылку виски, которой особенно гордился Хенк, говоря, что купил ее во времяпоездки в Германию. Затем открыла бутылку и принялась жадно пить из горла,чувствуя, как крепкий напиток обжигает горло и желудок. Затем перевела взглядна лежащие на соседней полочке таблетки и подумала о том, что какими-то из нихХенк пичкал меня.

Не выпуская бутылку из рук, я вновь прошла вспальню. За окном стояла все та же белокурая женщина с мертвецки синими губамии все так же грустно улыбалась.

От ужаса у меня перехватило дыхание. Непридумав ничего лучше, я поднесла дрожащими руками бутылку виски ко рту ипринялась жадно пить.

— Ну ты что тут стоишь? Чего ты хочешь? Твоясемья скоро будет с тобой. Ты за ними, что ли, пришла? Потерпи немного. Скоровы все будете вместе. Семейка Адамс.

— Я пришла за тобой, — ледяным голосомответила женщина, растянув свои синие тонкие губы в неком подобии улыбки.

— Уходи!

— Пойдем вместе.

— Уходи, нечистая!

— Я тебя буду ждать. Приходи. Там еще есть место.

Женщина развернулась и пошла в сторонукладбища. Я смотрела ей вслед и с жадностью пила виски. Конечно, если бы ясейчас не напилась, то просто сошла бы с ума. Хотя, может быть, я уже давно нев своем уме и плохо понимаю, что происходит. Когда женщина скрылась междумогил, я отпрянула от окна, снова стукнулась головой о косяк и, испытавнастоящий шок, не захватив даже дорожную сумку, выскочила из дома.

Какой смысл хватать свою сумку, если у менянет самого ценного: ни паспорта, ни денег, ни обратного билета? На память оХенке у меня остались лишь синяки на теле да распухший глаз, который ястаралась прикрыть распущенными волосами.

Конечно, перед тем как уйти из этогопроклятого дома, можно было бы сесть за компьютер, удалить все свои письма,забрать свою сумку и, словно в навороченных, детективных фильмах, стеретьотовсюду, где только можно, отпечатки своих пальцев. Ведь главных свидетелеймоего приезда — отца и сына — больше нет в живых. Но заметать следыбессмысленно: о моем приезде знали родители Хенка и целая куча мужиков, которымХенк так грязно и пошло меня продавал, как самую последнюю шлюху. Да иневозможно полностью себя обезопасить. Существуют еще телефонные счета и многодругих улик. Поэтому для меня есть единственный и верный способ уйти от всегоэтого — это бежать. Правда, куда — не знаю.

Выйдя из дома, я дошла до конца улицы, обнимаябутылку виски и оглядываясь при этом поминутно на кладбище. Куда я иду? Зачем?Что ждет меня за следующим поворотом? Где-нибудь должны быть люди. Пусть хотябы один человек! Я могу рассчитывать на сочувствие, сострадание, а быть может,мне даже окажут помощь. Правда, какая именно помощь мне нужна, я пока и сама незнаю. Какая может быть оказана помощь изнасилованной девушке, да еще и убийце!Пожалуйста, помогите мне выбраться из этой страны и забыть все, как страшныйсон!

На другой улице я увидела сидящего на лавочкедеда и, почему-то обрадовавшись, присела рядом с ним.

— Здрасте, — мне почему-то показалось, чтосейчас я не одна, что есть с кем поговорить, кому-то можно излить душу,поплакаться в жилетку и поведать о том, что со мной произошло.

Дед смотрел на меня недоумевающим взглядом… онсовершенно не знал русского языка. Но меня это нисколько не смутило. Побольшому счету, мне нужен был слушатель, но никак не собеседник.