— Беременность была слишком тяжелой. Мыпо-прежнему много ссорились. Мой муж ударил меня в первый раз, когда ребенкубыл всего месяц. Он просто хорошенько накачался пивом, а ребенок много плакал иего раздражал. После этого он клялся, что никогда больше меня не ударит. Мол,выпил лишнего. Стоял на коленях, просил прощения. Я подумала про то, что фраза«ударивший однажды обязательно ударит дважды» не про меня, и его простила. Тойночью я долго думала, почему так произошло. Почему он поднял на меня руку? Япришла к выводу, что я сама во всем виновата, что я проявила бесхарактерность ипозволила моему мужу мною манипулировать. Когда я еще до рождения ребенкасказала мужу, что хочу с ним расстаться, он мне не поверил. Разве марионеткаспособна на такое? За всю нашу совместную жизнь я так и не смогла выработатьспособность отстаивать свое мнение. Я вечно терпела, пыталась его оправдать,боялась обидеть и вот таким образом и стала жертвой деспотизма. Понимаешь, деспотывсегда находят женщин-жертв, которых легко себе подчинить. Я познакомилась сдевушками, которые не смогли ужиться со своими мужьями, но все равно остались вГолландии. При всем том, что им довелось пережить, они продолжают верить тольков хорошее. Они учат язык, получают новую профессию, работают, чувствуют себясвободными, имеют право выбора и живут своей жизнью, а не жизнью кого-то. А уменя не получилось сделать подобный шаг. Большую роль играет совместныйребенок. Знаешь, несмотря на все трудности, я привыкла к этой стране. Чемдольше я в ней живу, тем больше меняется мое мировоззрение. Но тем не менее то,что было вложено в меня с детства, никуда не уходит. Оно всегда со мной и вомне. Да и от ностальгии никуда не денешься. Быть туристом и иммигрантом — этодве разные вещи. Иногда хочется отдать все на свете за глоток свежего воздуха сродины. За привычную давку в трамвае, за задушевные посиделки с подругами,разговоры по душам с мамой. Но остается только плакать в подушку и снетерпением ждать телефонных разговоров с родными.

— А почему ты сейчас здесь очутилась?

— Муж в очередной раз избил. Я только ребенкаи пакет с молоком схватить успела и выбежала на улицу, — Ирина тяжело вздохнулаи добавила: — Он меня теперь периодически избивает. Это называется «уму-разумуучит». Он еще следом за мной выскочил, но, на мое счастье, проезжалаполицейская машина. Вот так я здесь и оказалась.

— А почему ты здесь? — я обвела взглядомсидящих рядом с нами малоприятных личностей. — Ты же с ребенком все-таки.Почему тебя сюда посадили, если ты никакого преступления не совершала?

— Можно подумать, ты совершала!

— Я нет, — нервно замотала я головой иощутила, как пересохло у меня во рту.

— Потому что голландская полиция такая жемалоприятная, как и отечественная милиция. Хорошо хоть рапорт об избиениисоставили.

— Твоего мужа теперь посадят?

— Скажешь тоже! Это же его страна, а я здесь —никто. Сейчас за него вступятся соседи, его родители.

— Так ты домой полетишь?

— Нет, — покачала головой Ирина.

— Почему? — опешила я.

— Меня скоро выпустить должны и в приютопределить. С ним уже созвонились. Домой я возвращаться не хочу, несмотря на точто я с ребенком. Сначала в приюте поживу, а там видно будет. Не этот муж, такдругой. Без мужика я не останусь. Жизнь подарит мне новую встречу и новуюлюбовь. Я даже не сомневаюсь.

— А домой-то не легче вернуться?

— Может быть, вернусь, но не сейчас. Я длясебя так решила, — в глазах Ирины показались слезы.

В этот момент нашу тихую беседу нарушилполицейский: он что-то сказал Ирине на голландском. Ирина нервно улыбнулась,утвердительно кивнула головой и встала, осторожно покачивая ребенка.

— Ты уходишь? — всполошилась я, что из моейжизни уходит что-то родное, близкое, душевное, кровное.

Я хорошо понимала, что если уйдет Ирина, томне будет не с кем переброситься хоть одной русской фразой.

— За мной приехали.

— Из приюта?

— Нет. Муж со свекровью.

От удивления я широко открыла глаза.

— И ты пойдешь?

— Да.

— Но ведь он тебя бьет, а может быть,когда-нибудь и убьет, — я буквально взорвалась от возмущения. — Может, лучше вприют?!

— В приют я всегда успею, когда будет самыйкрайний случай.

— А сейчас, значит, не крайний? Крайний будет,когда ребра переломают?

— Я гражданство получить хочу, — произнеслаИрина с глазами, полными слез. — А такая возможность предоставляется толькопосле трех лет семейной жизни с голландцем. Возвращаться нельзя. Я уже два споловиной года отпахала. Осталось совсем немного. А он сейчас, как всегда,прощения просить будет, какое-то время даже будет ласковым, смирным и пушистым.Ладно, мне пора. Муж ждет. Удачи тебе. Жизнь — штука непредсказуемая. Еслиостанешься в Голландии, может, свидимся.

— В Голландии я точно не останусь. Мне домойнужно.

— Нужно так нужно. А так, многие девочки живут— и ничего. Не всем так с мужиками не везет, как мне. Извини, в гостипригласить не могу. Причина тебе хорошо известна. Я сама, как в гостях.

Когда Ирина появилась по ту сторону решетки,она еще раз нервно мне улыбнулась и пошла в сторону выхода. А я подумала о том,что ничего не меняется. Ни черта нигде ничего не меняется. Пьет и бьет нетолько русский мужик, но и голландский, итальянский, французский и африканский.Мужик — он и есть мужик.

Поняв, что мне больше не с кем поговорить, я сбрезгливостью посмотрела на сидящего рядом со мной дурно пахнущего типа,подошла к решетке и стала трясти ее за прутья.

— Я не понимаю, на каком основании меня сюдапосадили! Немедленно освободите меня! — кричала я что было сил. — Я гражданкаРоссии! Срочно свяжитесь с представителями моей страны и сообщите о моемместонахождении. Вы нарушаете права человека! Это противозаконно! Я будужаловаться на вас в ООН!

Я хорошо понимала, что сейчас время работаетне на меня, а против меня. Чем больше я буду здесь сидеть, тем большевероятность того, что полиция узнает о трагедии, разыгравшейся в доме Хенка. Итогда мне не видать своей родины как своих ушей. Но на мои крики никто необращал внимания, никто даже не пытался меня успокоить. Только сидящие рядом сомной неприятные личности сначала стали шептаться, а потом — откровеннопосмеиваться, но их смешки волновали меня меньше всего.