живыми организмами»[123]. С тех пор как он впервые предложил свою гипотезу о биофилии в 1984 году, слово «биофилия» стало модным в экологической психологии. Гипотеза Уилсона основана на том факте, что мир природы оказал основное влияние на наше когнитивное и эмоциональное развитие. Люди, наиболее приспособленные к природе и имеющие предрасположенность к изучению растений и животных, выживали лучше. Поскольку мы больше не общаемся с миром природы на ежедневной основе, мы не развиваем этот уровень сонастройки, но все же эта способность присутствует в каждом из нас.

* * *

Пребывание на оживленных городских улицах означает необходимость обрабатывать большое количество как слуховой, так и визуальной информации, и это нарушает нашу способность сосредотачиваться. Гудки, сирены, сигнализации – все это предназначено для того, чтобы привести людей в состояние боевой готовности и обеспечить их безопасность, но они истощают нашу энергию, когда мы пытаемся обработать и отфильтровать их. Ориентироваться в потоке людей на переполненном тротуаре утомительно даже не в период часа пик. Все идут в разном темпе. В городской среде наше физическое и ментальное пространства постоянно в той или иной степени подвергаются угрозе. Для людей, страдающих психическими расстройствами, огромное количество людей и сенсорная перегрузка могут сделать передвижение по городским улицам чрезвычайно сложным. Два исследования, проведенные в Институте психиатрии, психологии и неврологии[124] в южном Лондоне, показали, например, что для пациентов с психическим расстройством всего лишь десятиминутной прогулки за молоком по оживленному тротуару было достаточно, чтобы вызвать заметное усиление симптоматики, особенно тревоги и параноидального мышления. Когда в рамках проекта по охране психического здоровья на базе одного общественного сада я встретилась с Фрэнсисом – молодым человеком, страдавшим психозом, – я смогла увидеть эти факторы в действии. Его бледно-голубые глаза поразили меня выражением болезненной чувствительности, и я подумала, что в другую эпоху он мог бы появиться у ворот монастыря в поисках убежища. Впервые ему стало плохо пять лет назад, после чего он несколько раз попадал в больницу. Ему поставили диагноз «шизофрения», и он знал, что в течение длительного времени ему будет необходимо принимать лекарства.

Стоит только человеку заболеть, у него могут сразу же возникнуть трудности с взаимодействием с городской средой, и ему будет труднее выздороветь. Последний срыв Фрэнсиса произошел два года назад, в тот период, когда он жил один. Он чувствовал, что рецидиву способствовала среда, в которой он проживал, – она усугубляла ощущение того, что мир небезопасен. Его квартира находилась в доме, стоявшем на оживленной улице, запруженной автобусами, легковыми автомобилями и грузовиками. За его окном взад и вперед сновали пешеходы, и ему становилось все труднее игнорировать шаги людей в квартире наверху. В помещении он постоянно чувствовал себя на взводе. Вне дома было не лучше: его тревога и параноидальное мышление усиливались. Сенсорная перегрузка, которую он испытывал, идя по улице, заставляла его чувствовать себя открытым и уязвимым для других людей, как будто он потерял свою психическую оболочку. Казалось, что он нигде не мог найти себе покоя.

Чувство тесноты и беспокойства, которое Фрэнсис испытывал во внешнем мире, отражалось как ощущение тесноты в его сознании. Дошло до того, что каждой его мысли, казалось, бросал вызов голос, говоривший ему, что он неправ. Он стал подолгу проводить время в постели, слушая музыку в наушниках, независимо от того, был день или ночь. Общественная бригада психиатров занялась его лечением, и, несмотря на их ежедневные визиты, он снова был госпитализирован. В конце концов он поправился настолько, что смог переехать в дом своих родителей. В течение следующих нескольких месяцев он прошел курс когнитивно-поведенческой терапии, которая помогла ему справиться с некоторыми противоречивыми убеждениями, однако он не смог восстановить в себе чувство мотивации.

Потеря мотивации – распространенный и очень неприятный побочный эффект употребления психотропных препаратов. Уменьшая галлюцинации и компульсивные мании, эти препараты уменьшают также стимулирующее и фокусирующее действие дофамина. Этот нейромедиатор является одним из основных жизнеобеспечивающих химических веществ для всех млекопитающих. Дофамин запускает исследовательские или поисковые виды поведения, необходимые для выживания, и играет решающую роль в системе «вознаграждения» мозга, которая на самом деле сама больше похожа на систему поиска, поскольку ожидание награды ею движет больше, нежели сама награда. Это дало нашим предкам, охотникам и собирателям, возможность «вставать и идти» исследовать окружающую местность: если бы они ждали, пока проголодаются, им не хватило бы энергии, чтобы затем бродить и добывать себе пропитание. В результате мозг эволюционировал таким образом, чтобы вознаграждать нас за изучение окружающей среды.

Большая часть нашего дофамина производится двумя крошечными скоплениями клеток глубоко внутри древних слоев нашего мозга; длинные нервные волокна передают его в другие области, включая кору головного мозга, таким образом у людей желание исследовать, порождаемое дофамином, является как интеллектуальным, так и физическим. Дофамин рождает чувство цели и состояние оптимистичного ожидания, а также усиливает связи и коммуникацию во всем мозге, так что, если уровень нашего дофамина низкий, мы чувствуем, что потеряли свой внутренний позитивный настрой.

Когда друг семьи рассказал Фрэнсису о проекте местного сообщества, в котором тот мог принять участие, он решил попробовать. Сад находился на окраине большого жилого комплекса, неподалеку от шоссе. Уютно устроившись за деревьями, он представлял собой зеленую гавань, резко контрастирующую с окружающей обстановкой, которая, как выразился Фрэнсис, была «чересчур забетонированная». Ему всегда нравилось бывать на природе, но его тело совсем ослабело после того, как он столько времени провел в постели.

Поначалу физическая работа по посадке, поливу и прополке давалась ему нелегко, но он все равно не сдавался. У организаторов был большой опыт оказания помощи людям с проблемами психического здоровья, и, кроме того, некоторые другие участники были столь же легко ранимы и чувствительны. Фрэнсис мало общался с ними, но чувствовал себя в безопасности, когда они выполняли какую-то работу вместе. Постепенно его способность концентрироваться на том, что он делал, стала улучшаться, и, поскольку вокруг него не было источников угрозы, его внимание стало меняться. Погружение в природу помогло его тревожным размышлениям стать менее тревожными. Он начал замечать перемены погоды и улавливать изменения в растениях. Внутри него происходила настройка на то, что, как он это описал, «каждый день неуловимо отличается от другого дня». Работая в саду, он смог открыться внешнему миру.

В течение первого года, когда Фрэнсис работал в проекте, ему по-прежнему было проблематично контактировать с другими людьми. Каждое социальное взаимодействие осложнялось чувством, что он несет ответственность за счастье другого человека. Работать с растениями, напротив, было намного проще; от них