не поступало никаких сбивающих с толку или вызывающих тревогу сигналов, никаких чувств, которые нужно было принимать во внимание. «Я доверяю природе», – сказал он мне. Паранойя и доверие являются антагонистами друг друга, и, когда тревога достигает максимума, все что угодно может вызвать параноидальные мысли. Работа с растениями давала ему ощущение спокойствия, потому что, как он выразился, «в растениях есть что-то более честное по сравнению с людьми».

В отличие от тяги ветеранов к устойчивости и силе деревьев, отношения Френсиса с природой определялись его уязвимостью. Уход за «нежными растениями», как он их называл, поставил собственную уязвимость Фрэнсиса в другой контекст. Он отождествлял себя с растениями и поэтому мог учиться у них: «Хотя они уязвимы, но кажутся позитивными, они проходят через все времена года. Они остаются здесь и растут, причем довольно успешно». Он считал растения в саду своими «нежными гидами», поскольку они показывали ему другой возможный способ существования. Через них он пришел к пониманию того, что уязвимость не обязательно должна быть катастрофой.

Фрэнсис говорил, что пытался «слишком сильно цепляться за какие-то вещи», и, когда они исчезали из его жизни, он злился на себя. Благодаря садоводству он пришел к тому, что называл «более глубоким пониманием» жизни, и привык «к тому факту, что все приходит и уходит». Он также перестал злиться на себя. Он всегда был довольно неряшливым и неорганизованным, но в саду вел себя по-другому: «Здесь так нельзя. Садоводство полностью стоит на организации. Если вы не будете ухаживать за растениями, они зачахнут и погибнут». Фрэнсису ни разу не наскучило садоводство, хотя какие-то другие вещи ему зачастую быстро надоедали.

Уход за садом вновь дал ему чувство цели и мотивации. Проект был вспомогательным продовольственным ресурсом для местного сообщества, и в результате он чувствовал, что делает что-то «значимое». Временами ему все еще было трудно сосредоточиться, но его память улучшилась. Через восемнадцать месяцев он решил, что практически готов приступить к профессиональному обучению садоводству, надеясь теперь найти работу садовника. В конце интервью, как бы подытоживая свой опыт, он сказал: «Теперь я лучше осознаю жизнь, сквозь пережитый шок».

* * *

Такие проекты, как общественный сад, в которым работал Фрэнсис, могут иметь множество различных терапевтических аспектов[125]: от благотворного влияния на уровень стресса до отношений, которые участники формируют как с растениями, так и с людьми. Прежде всего, для тех, кто замкнулся и отстранился от жизни, подобно Фрэнсису, садоводство обеспечивает комплексную стимуляцию, получаемую от окружающей среды[126], из чего мозг извлекает однозначную пользу.

Десятилетия исследований на лабораторных крысах, чья нервная система схожа с нашей, показали, что, когда животные растут в условиях, которые нейробиологи называют обогащенной средой, они здоровее, более устойчивы к стрессу и лучше обучаются по сравнению с крысами, лишенными такой среды. Их мозг демонстрирует признаки повышенного нейрогенеза и повышенного уровня BDNF с вдвое большим количеством нейронов в зубчатой извилине гиппокампа, которая играет решающую роль в обучении и памяти.

В клетке с обогащенной средой[127] обычно располагаются колесо, мяч, туннель, лестница и небольшой бассейн – эдакий крысиный эквивалент игровой площадки. Различные формы стимуляции внутри такой клетки запускают поисковые и исследовательские функции животного. Крысы, которые выращиваются в стандартных клетках, получают только пищу и воду. Лабораторные работы по изучению влияния обогащенной среды на мозг до недавнего времени не рассматривали естественные формы ее обогащения. Ситуация изменилась, когда Келли Ламберт, профессор неврологии Ричмондского университета, решила включить в условия эксперимента третий тип клетки[128] – тот, который содержал почву и растительный материал, включая палки, пни и выдолбленное бревно.

Крысы ведут ночной образ жизни, поэтому за их поведением следили при красном свете, который они не обнаруживают. Когда Ламберт на следующий день просмотрела отснятый материал, то, как она и предсказывала, крысы в стандартных, относительно пустых клетках, по ее словам, «вели себя как зомби» и почти не взаимодействовали друг с другом. Крысы в клетках с искусственно обогащенной средой были более активными и общительными. Но когда она посмотрела на крыс в клетках с естественно обогащенной средой, она не могла до конца поверить в то, что увидела. Она была так удивлена, что позвала свою помощницу посмотреть вместе с ней. В течение нескольких предыдущих поколений ни одна из этих лабораторных крыс никаким образом не взаимодействовала с природой, и потому можно было ожидать, что они предпочтут пластиковые игрушки палкам и грязи. Но в окружении кусочка природы в своих клетках они были самыми деятельными и активными лабораторными крысами, которых когда-либо видела исследовательская группа. Они играли, копались в песке и явно наслаждались жизнью. Более того, они гораздо активнее общались и взаимодействовали друг с другом.

Результаты были настолько поразительными, что Ламберт и ее команда провели вторую серию экспериментов, на этот раз в течение более длительного периода в шестнадцать недель; опять же, «городские крысы» и «сельские крысы», как их к тому времени называла Ламберт, сравнивались друг с другом, а также с крысами, выращенными в стандартных клетках. Результаты биохимических тестов у «городских» и «сельских» крыс были в значительной степени схожи, причем результаты обеих этих групп превосходили результаты у «стандартных» крыс, хотя соотношение гормона ДГЭА[129] к кортикостерону[130] было более здоровым у «сельских крыс». Но именно тогда, когда дело дошло до анализа их поведенческих моделей, «сельские крысы» показали весьма определенные преимущества. По сравнению с «городскими крысами» они были более устойчивыми к стрессу, больше времени оставались активными в исследовании своего окружения и проявляли настойчивость в тестах, кроме того, они были более общительными.

Хотя Ламберт называет их «городскими крысами» и «сельскими крысами», то, что она дала своим сельским крысам, не было сельской местностью как таковой – для этого их нужно было бы отпустить на природу; это было больше похоже на то, что им предоставили сад для игр. Что удивительно, так это то, что за все десятилетия исследования обогащенной среды разнице между естественными и искусственными стимулами уделялось мало внимания. Похоже, что контакт с природными элементами стимулирует нервную систему намного более мощным способом, чем элементы искусственные. Крысы, конечно, заметили разницу; они демонстрировали крысиный эквивалент биофилии.

Эффект обогащенной среды является одной из причин того, что «отправляться на Запад» в девятнадцатом веке было гораздо более успешным, чем лечение неврастении «отдыхом». Сегодня мы живем в эпоху отрыва от природы, который в истории нашего вида никогда еще не был столь экстремальным. Не только сам рост городов отдалил нас от природы –