В ответ Фемистокл сказал, что очень доволен сообщением Аристида.

– Персы заняли нынешние позиции благодаря известию, которое я сам послал им. А сделал я это для того, чтобы принудить к битве тех греков, которые не желают сражаться, – ответил Фемистокл. – Но ты сам должен выйти к собранию и передать эту весть командующим. Они не поверят, если услышат ее от меня. Иди и расскажи, что ты видел.

Аристид вошел к собравшимся и сообщил, что покинуть Саламин теперь невозможно, поскольку море к западу охраняется рядами персидских галер, готовых перехватить любой греческий корабль. Он сам только что приплыл с Эгины, с трудом проскользнув сквозь строй персидских кораблей, хотя добирался на маленькой лодке под покровом ночи. Сомнений у него нет – греческий флот полностью окружен.

Сказав это, Аристид удалился. Хотя он мог выступить свидетелем, принимать участие в дебатах права не имел.

Весть Аристида вызвала колоссальное волнение, но вместо того, чтобы привести к согласию, внесла еще больший разлад. Те, кто раньше желал отступить, теперь пришли в бешенство оттого, что им не дали использовать такую возможность, пока она еще была. Другие не поверили Аристиду и все еще хотели покинуть Саламин. Но были и третьи, укрепившиеся в своей решимости остаться и радовавшиеся тому, что дезертирство стало невозможным. Дебаты были жаркими и бестолковыми из-за того, что все в разной мере верили сообщению Аристида. Многие вообще не поверили. Это хитрость афинской партии (утверждали они) и тех, кто поддерживает афинян в их усилиях удержать флот на нынешней позиции.

Сомнения в истинности сообщения Аристида вскоре были развеяны новым неоспоримым свидетельством: пока продолжались дебаты, пришла весть о том, что со стороны персидского флота подошла большая триера. Она оказалась греческим кораблем с острова Тенос, который Ксеркс в процессе своих завоеваний то ли захватил, то ли присоединил, чтобы пополнить свои армии. Командир корабля, не желая сражаться против своих соотечественников и воспользовавшись ночной тьмой, дезертировал из персидского флота и привел свой корабль к грекам. Звали командира Парет. Он подтвердил слова Аристида, уверил греков в том, что они полностью окружены и им остается готовиться к атаке, назначенной на утро. Прибытие этой триеры сослужило хорошую службу грекам: положило конец бесполезным спорам и объединило в подготовке к отражению атаки. Греки были бесконечно благодарны Парету и его товарищам, предприимчивым и мужественным, за решение в таких обстоятельствах разделить с ними грядущую опасность. После сражения они приказали выгравировать все их имена на священном треножнике, который послали к оракулу в Дельфы, где он долго хранился памятником этому образцу патриотизма и преданности.

Ночью энергично велась подготовка к битве на кораблях обоих флотов. Разрабатывались планы, отдавались приказы, проверялось и размещалось на палубах, чтобы быть под рукой, оружие. Командиры и солдаты обменивались просьбами и распоряжениями на случай своей гибели. Командиры и более сильные духом старались подбодрить и воодушевить слабых и нерешительных. Те, кто дрожал от страха перед предстоящей битвой, делали вид, что сгорают от нетерпения.

Ксеркс приказал поставить свой трон у подошвы горы на материке, чтобы лично наблюдать за битвой. Вокруг него собралась охрана и слуги; среди них секретари и писцы с письменными принадлежностями, чтобы увековечить грядущую битву и записать имена тех, кто отличится смелостью или успехами. Ксеркс справедливо полагал, что приготовления, о которых осведомлен весь флот, послужат стимулом для командующих, заставят их сражаться с удвоенным пылом. Записи под личным присмотром повелителя служили не только для награждения, но и для наказания. Командиры, потерявшие свои корабли, часто спасались на берегу. Их ловили, приводили к трону Ксеркса, где им предстояло искупить свою вину или расплатиться за постигшее несчастье: их безжалостно обезглавливали на месте. Часто так казнили и греческих командиров, сражавшихся против соотечественников по принуждению персов, но делавших это недостаточно успешно.

Перед утренней зарей Фемистокл собрал на берегу Саламина как можно больше воинов и обратился к ним с речью, традиционной для греческих военачальников перед битвой. Он сказал им, что в грядущей битве результат будет зависеть не от соотношения численности противников, а от их решимости и героизма. Он вспомнил примеры того, как маленькие отряды, объединенные строгой дисциплиной, мужественные и энергичные, побеждали превосходящего врага. Да, персы многочисленнее, признал Фемистокл, но он уверен в победе, если греки будут преданно повиноваться приказам и действовать согласованно и смело, претворяя в жизнь планы своих командиров.

Как только Фемистокл закончил свою речь, он приказал воинам возвращаться на корабли. Затем флот выстроился в боевом порядке.

Несмотря на строгую дисциплину, свойственную греческим войскам любого рода, во время построения царили волнение и неразбериха, нараставшие с приближением решающего часа. Туда-сюда сновали корабли, сталкивались весла, бряцало оружие, звучали приказы командиров и отклики моряков. И в этом ужасном шуме огромные эскадры сближались; каждая сторона стремилась начать битву. Когда бой разгорелся, никто в точности уже не мог вспомнить, как он начался. Кто-то утверждал, что бой начал корабль, незадолго до сражения посланный на Эгину за помощью и утром возвращавшийся через ряды персидских кораблей. Другие говорили, что греческая эскадра атаковала персов, а у некоторых так разыгралось воображение, что они описывали женскую фигуру в утреннем тумане, манящую греков в бой. Они даже слышали ее голос: «Вперед! Вперед! Не время медлить!»

Вскоре во всех углах Саламинского пролива бушевало сражение, яростное, отчаянное, смертельное. Редко человеку удавалось видеть что-либо подобное и вряд ли довелось бы увидеть снова. В современных сражениях дым орудий вскоре заволакивает сцену сражения непроницаемой пеленой, за грохотом артиллерии не слышно других звуков. Вследствие этого невозможно ни увидеть, ни услышать истинные ужасы войны. Дым и канонада надежно скрывают страшную картину. Но ничто не могло помешать Ксерксу, наблюдавшему бой со своего трона. Воздух был прозрачен, небеса чисты, на море никакого волнения; в конце сражения обстановка была такой же, как в его начале. Ксеркс мог следить за каждым кораблем; он видел, кто наступал, а кто отступал. Среди сотен вступивших в бой кораблей царь мог наблюдать за каждой отдельной схваткой от начала до конца. Он видел, как воины дерутся на палубах, как ломается оружие, как уносят раненых, как, словно насекомые, барахтаются на гладкой поверхности моря упавшие в воду. Он видел относимые к берегам обломки, захваченные корабли, которые победители тянули в безопасное место; экипажи их были перебиты, сброшены за борт или уведены в рабство.

Один инцидент крайне заинтересовал и взволновал Ксеркса, хотя он не понял, что там произошло на самом деле. А произошло вот что: Артемисия применила одну из своих военных хитростей. Необходимо напомнить, что среди командиров персидского флота у Артемисии было много врагов. Многие завидовали почестям, которые оказывал ей царь, и ее влиянию на него. Эти ревность и зависть отчетливо проявились на большом военном совете, когда царица высказала свое мнение о предложениях других командующих. Среди самых решительных ее врагов был капитан по имени Дамасифим. Артемисия успела поссориться с ним, еще когда флот проходил через Геллеспонт. Хотя страсти на время поутихли, стороны сохранили враждебные отношения.