Я бродил по ярмарке и вдруг заметил, что в одном месте возникла какая-то суматоха и собралась толпа. Оказывается, во время состязания по стрельбе из лука в какого-то эльфа случайно угодила стрела. Люди окружили его, разглядывали, и я тоже протиснулся поближе, чтобы посмотреть. Товарищ пострадавшего опустился на колени рядом с ним и попытался извлечь стрелу. Но другой человек остановил его:

– Если ты будешь вытаскивать стрелу таким образом, то порвёшь ему мышцы, и тогда он истечёт кровью и умрёт.

Говоривший, имперец лет сорока и, судя по одежде, богатый купец, встал на колени и осмотрел рану. Когда он кликнул людей, чтобы помочь перенести раненого, я услышал, как кто-то назвал его господином Фирузом. И я решил, что он тоже сармиец.

– Перенесите его вон туда. А вы все отойдите, – велел он любопытствующим.

Поскольку в этой жизни я с медициной был связан прочными узами, то с готовностью помог господину Фирузу и ещё двоим перенести раненого подальше от торговых палаток, где не толпился народ и было посвободнее.

Сармиец снова опустился на колени и внимательно осмотрел рану.

– В каком положении ты находился, когда в тебя попала стрела?

– Я стоял.

– Ты стоял прямо? Вытянувшись во весь рост? Или слегка нагнувшись?

Раненый застонал, потом пробормотал:

– Ну, пожалуй, малость нагнувшись.

– Распрямите ему ноги, – велел господин Фируз.

Мы распрямили ноги раненого, а затем пришлось сделать то же самое с торсом. Когда раненый оказался в положении, максимально близком к тому, в котором находился в момент ранения, сармиец тщательно осмотрел его и прощупал место, где стрела вонзилась в плоть. Друг эльфа стал паниковать и кричать, чтобы стрелу скорее вытаскивали.

Я возразил ему:

– Доктор должен извлечь стрелу тем же путём, каким она вошла, чтобы оставить после неё как можно меньшую рану.

Для меня это было очевидным, а вот господин Фируз бросил на меня заинтересованный взгляд. Забывшись, я заговорил не как простой эльф, а на хорошем имперском, безупречно, как говорят аристократы.

Он кинул мне серебрушку:

– Сбегай к торговцу тканями. Принеси мне кусок чистого белого холста.

Я быстро вернулся с куском ткани. Сдачу, несколько медных монет, я ему отдавать не стал.

После извлечения стрелы господин Фируз наложил на открытую рану повязку и предупредил его друга, что больному лучше не двигаться.

Когда зеваки вокруг раненого начали расходиться, я услышал, как один человек, посмотрев в сторону уходящего сармийца, презрительным шёпотом произнёс:

– Сын тьмы.

Так ловцы называли тех обращённых, кто втайне поклонялся своим старым богам. Их имперцы всё равно считали людьми второго сорта, как и полукровок, что лишь усугубило мою симпатию к этому человеку.

Покинув ярмарку, я обошёл холм с высокой сосной и, укрывшись в кустах, некоторое время сидел, погрузившись в глубокие раздумья относительно того затруднительного положения, в котором оказался по милости Фарида и Рикуса.

Признаться, меня больше беспокоила собственная судьба, чем то, чем это может грозить целителю. С другой стороны, меня мучила совесть: ведь один мой наставник уже погиб по моей вине…

Относительно будущей награды я не питал ни малейших иллюзий: едва лишь задание будет выполнено, как нас тут же прикончат – и меня, и целителя. Один я, скорее всего, смогу удрать, но старик ходит медленно.

В тот вечер я решил, что при случае воткну нож в брюхо Фарида, а потом буду умолять Рикуса пощадить старика.

Следующим утром мы отправились на юг, двигаясь по оживлённой, но частенько трудной для проезда дороге. Нас уже обогнали многие из купцов, приезжавших на ярмарку со своими вьючными обозами.

Кроме Рикуса и Фарида в нашу компанию входили два полуэльфа самого отталкивающего вида – уличная шваль. Эта парочка не встретила бы радушного приёма даже в самых гнусных притонах Ролона. Фарид и эти полукровки, несомненно, представляли собой самую настоящую разбойничью шайку.

И я снова озаботился двумя вопросами: как могло случиться, что художник-бретёр связался с эти отрепьем, и что мне теперь делать, ведь расправиться с троими мне вряд ли удастся?

Рикус и Фарид были верхом на лошадях, а полукровки ехали на мулах. Мы с целителем шли позади пешком, ведя ослика и рыжую собаку. Пёс как-то приблудился к друиду и с тех пор не отходил от него ни на шаг.

Местность порой была такова, что верховым приходилось слезать со своих животных и вести их на поводу. Постепенно Рикус начал отставать и пошёл рядом со мной и целителем. Не знаю уж, просто за компанию или ради слежки, но сдавалось мне, он и сам не мог долго выносить общество Фарида.

– Ты хорошо говоришь на имперском, – заметил мимоходом Рикус.

Похоже, он сказал это просто для поддержания разговора, а не желая выяснить, кто и где меня учил языку. Бретёр по-прежнему не давал никаких оснований подозревать, что знает, кто я на самом деле. Правда, как я ни старался сойти за малограмотного, мой имперский был лучше, чем у большинства эльфов. И я старался показать Рикусу, что мой имперский не так уж и хорош, намеренно делал ошибки, собираясь и впредь ломать комедию.

В дороге меня всё время мучили сомнения, знает ли Рикус, кто я такой, и не собирается ли он меня опять защитить? Хотя это вряд ли. Скорее всего, именно он отрубит мне голову после того, как я исполню для них таинственное задание. Я собственными глазами видел, как быстро его меч может отделить голову от тела. Но бретёр по-прежнему не давал никаких оснований подозревать, что знает, кто я на самом деле.

Вскоре мы выяснили, какие два занятия больше всего по душе Рикусу, не считая любовных утех и поединков, – выпивка и болтовня. В дороге он частенько прикладывался к фляге и рассказывал множество историй. Рикус оказался замечательным рассказчиком и пережил столько приключений, что даже меня по-настоящему увлекли его похождения. Скажу, что он первый разумный в этом мире, кто смог удивить и заинтересовать меня своими рассказами.

– Этот парень всё равно что певчая пташка, – заметил целитель, когда мы остались наедине, – наслаждается музыкой собственных слов.

Рикус, оказывается, когда-то был студентом Императорской академии, а потом состоял в качестве офицера на службе у венценосной особы.

– Я дрался в Сарме и в Калионе, с ролонскими бунтовщиками и восставшими на северных рудниках рабами. Богохульные обращённые, тёмноверцы и многоверцы – все отведали моего клинка. Я дрался верхом, на земле и взбираясь по стене замка. Я убил сотню человек и любил тысячи женщин.

Он рассказал миллион историй. Мне было очень любопытно, почему этот блестящий аристократ, замечательный художник кончил тем, что связался с Фаридом, самым заурядным головорезом, но задать этот вопрос не решался.