того, что все произошло случайно!.. Ей не легче. Да ведь и не правда, не вся правда, что это было случайностью. Рано или поздно это случилось бы. Обстоятельства могли сложиться иначе, но они непременно сложились бы таким образом, когда он потерял бы над собой власть...

Если бы Зинаида Алексеевна оттолкнула его чуть раньше, он имел бы право поделить вину на двоих. Сейчас этого права, делить вину, у него нет. Он все возьмет на себя. Он не позволит никому оскорбить Зинаиду Алексеевну. Он не опорочит ее имени.

А жене расскажет. Этого от него ждет Захар Михайлович. Чтобы он повинился перед женой. Ну что ж, он повинится, не станет отмалчиваться и делать вид, что ничего не было, потому что иначе окончательно и навсегда потеряет уважение тестя.

Тяжелый предстоит разговор, но другого выхода нет.

С этим Анатолий Модестович забылся уже под утро, когда, переговариваясь громко, на лед выходили самые нетерпеливые рыбаки. Сон его был тревожен. Кто-то гонялся за ним, за кем-то гонялся он, и Анатолий Модестович проснулся с тяжелой головой. Осторожно встал, чтобы не разбудить жену (к счастью, она не слыхала, как звонил будильник), сварил крепкого кофе и ушел на работу. По пути завернул в заводоуправление узнать, когда можно застать главного инженера. Секретарша сказала, что Харитонов будет часов в одиннадцать, но принять, наверное, не сможет, потому что приезжает какая-то комиссия из Москвы.

— Вы на всякий случай доложите, что я хотел бы поговорить с ним, — попросил Анатолий Модестович.

Выйдя из заводоуправления, он постоял у двери, размышляя, нет ли у него каких-нибудь дел в других цехах. В свой идти не хотелось. Но идти надо, никуда не денешься. И все же в кабинет он поднялся не сразу, побродил по участкам. Вообще-то он редко вмешивался в производственные дела непосредственно: каждый занимался своей работой, а его обязанность — координировать общие усилия коллектива.

Он пришел в кабинет за несколько минут до начала ежедневной «пятиминутки».

* * *

На столе лежало заявление Артамоновой.

Ровным, несколько угловатым почерком было написано: «Начальнику инструментального цеха тов. Антипову А. М. От начальника ТБ Артамоновой, раб. № 05116. Прошу уволить меня по собственному желанию в связи с семейными обстоятельствами».

Анатолий Модестович спрятал заявление в стол и включил селектор.

— Инструментальный! — раздался недовольный голос директора.

Значит, «пятиминутка» идет давно.

— Слушаю.

— Спите там?!

— Нет, не сплю.

— Что скажете по этому поводу?

— По какому?

— А говорите, что не спали! — сказал директор.

— Простите, Геннадий Федорович, задумался.

— Это хорошо, что вы иногда думаете. Но и других надо слушать! — Анатолий Модестович представил, как сейчас ухмыляются начальники цехов, и ему сделалось стыдно. — Шестой цех имеет претензии к вам. Гуревич, повторите, а то Антипов задумался.

— Вы задерживаете оснастку по двадцать первой позиции, — заговорил начальник шестого цеха Гуревич.

— Ничего подобного, — возразил Анатолий Модестович, мгновенно настраиваясь на привычный ритм «пятиминуток», когда кто-то наседает, кто-то оправдывается, а кто-то просто выкручивается, пытаясь свалить свою вину на другого. — По двадцать первой позиции мы полностью рассчитались на прошлой неделе.

— Шестой, — вмешался директор, — объясните.

— Если Антипов не вводит меня в заблуждение, — сказал Гуревич потухшим голосом, — тогда что-то напутали мои помощники. Я немедленно проверю, Геннадий Федорович, и доложу вам.

— Разумеется, проверите и доложите. А пока объявляю вам выговор. Или лучше лишить премии? Выбирайте.

— Лучше выговор.

— Так и запишем. Через двое суток все узлы по двадцать первой позиции должны быть сданы. Иначе голову сниму, ясно?

— Ясно.

— Поехали дальше, товарищи. У кого есть претензии к инструментальному?

Все молчали. Никому не хотелось вылезать с вопросами сейчас, когда директор не в духе. В динамике слышались шорохи, покашливание, шелест бумажек, приглушенные разговоры.

— Антипов, у вас тоже нет претензий ни к кому?

— Есть к кузнечному.

— Слушаю.

— Все то же, Геннадий Федорович, припуски. Ведь половину металла гоним в стружку.

— Соловьев! — позвал директор.

— Антипов там с жиру бесится, — спокойно проговорил Соловьев. — Ему бы вообще поковки без припусков, чтобы они только шлифовали.

— А мне кажется, что ты с жиру бесишься. Давай кончать с этим. Неужели каждый день повторять, что металл мы должны беречь, а не пускать на ветер?!

— Мы не ювелиры, а кузнецы, Геннадий Федорович.

— Хватит разводить демагогию. Иногда полезно и головой поработать.

— В самом деле, Пал Палыч, — вмешался кто-то из начальников цехов. — У тебя всегда и на все тысяча отговорок. Молодой Антипов прав, чего там.

— Заканчиваем, — сказал директор. — К Антипову есть вопрос у главного инженера.

— Здравствуйте, Анатолий Модестович, — проговорил Харитонов мягко. — Мне доложили, что вы хотели меня видеть. Дело срочное или потерпит два-три дня?

— Потерпит.

— Я позвоню вам, всего хорошего.

Снова включился директор.

— Напоминаю, товарищи, что до конца года осталось восемь дней. Учтите, я категорически запретил начальнику ОТК принимать продукцию в счет этого года первого января, запомните это и намотайте на ус. Желаю успешного выполнения плана.

— Геннадий Федорович! — взволнованно позвал Гуревич.

— Что еще?

— Мне только что доложили...

— Короче — оснастка у тебя?

— В общем, да...

— Разговоров нет, если хочешь получить премию. — В динамике щелкнуло, директор отключился.

Тотчас зазвонил телефон.

— Тебе что, больше всех надо? — зарокотал в трубке недовольный бас Соловьева. — Вечно лезешь. Чем недоволен?

— Я по-русски сказал, припусками. Если у вас нет других дел, прошу извинить, некогда.

— Черт с тобой, зайду на днях, потолкуем.

— Милости прошу.

Он положил трубку и вынул из стола заявление Артамоновой. Перечитал еще раз и написал в левом верхнем углу: «Возражаю». Потом вызвал табельщицу и велел пригласить Зинаиду Алексеевну.

Она пришла тотчас, словно ждала, когда ее позовут. На ней было вчерашнее темно-зеленое платье с глухим воротником-стойкой, которое очень выгодно смотрелось на ее ладной, подтянутой фигуре. Несмотря на свои почти сорок лет,