Не в силах больше справляться с собственным раздражением, я бросаю конверты с почтой на стол и беру телефон в руки, решив, что пришло время быть мужчиной и посмотреть правде в глаза, ведь там могут быть и хорошие новости, убеждаю я себя. Мой брат звонил бы и звонил, если бы все было действительно так уж плохо, верно ведь?

Для начала я проверяю почту. Там письмо из банка, какое-то глупое видео от Анселя и письмо, подтверждающее мою встречу в Л-А в понедельник в 10:00. При виде последнего я чувствую изжогу и ничего не могу поделать с этим.

Наконец я перехожу к сообщениям и открываю новое сообщение от Колтона.

«Мы в жопе, – говорится в нем. – Мы абсолютно, по-королевски ОБЛАЖАЛИСЬ. Я пошел напиваться».

КУХНЯ полна пара от кастрюли, в которой уже переварилась паста, когда хлопает входная дверь:

– Милый! Я дома!

Я мечусь между столом и мойкой, в желудке все переворачивается, когда я слышу, как Оливер кладет ключи и сбрасывает ботинки у двери.

Колтон не ответил, когда я попытался позвонить ему, а вот Леви ответил. Как и было сказано в сообщении, Колтон ушел куда-то пить и, скорее всего, бездумно трахаться с одной из своих бесконечных заек, что объясняет, почему он даже не пытался позвонить мне еще хотя бы раз.

По словам Леви, у первого двигателя сломан поршень и повреждения настолько серьезные, что пробит корпус двигателя и он не подлежит восстановлению. Что еще хуже, от повышенной нагрузки во втором двигателе полно металлических опилок в масле, а это значит, что у нас всего пара недель в запасе до того момента, как он окончательно сломается. Несколько дней назад мы понимали, что находимся в заднице, но считали, что сможем дотянуть до конца сезона. Теперь же мы понимаем, что, по меткому выражению Колтона, мы облажались по-королевски. Мы вложили все до последнего пенни в этот семейный бизнес, и у нас нет доходов, а имеющихся средств не хватит даже на то, чтобы покрыть текущие расходы в ближайшие полгода. Мы не можем спустить корабль на воду, пока не починим его, и я понятия не имею, как нам из всего этого вылезать.

Оливер проходит через комнату, уменьшает огонь на плите и подходит к раковине, чтобы помыть руки.

– Ты в порядке, дружище? – спрашивает он, глядя на меня с подозрением.

– Да. Просто… испортил ужин.

У меня с языка рвутся слова: я в заднице, мое будущее и будущее моей семьи только что сгорело дотла и, о, кстати, как дела в магазине?

Нет, я не могу этого сделать.

Но я понимаю, что мне нужно выговориться, нужно, чтобы кто-то выслушал меня, чтобы я мог озвучить, что происходит, и чтобы кто-нибудь сказал мне, что все не так плохо, как кажется, что все как-то уладится и будет хорошо. То есть на самом деле мне нужно, чтобы кто-нибудь мне соврал.

Обычно с этой работой лучше всех справляется Ансель. Он до идиотизма оптимистичен и умеет каким-то образом толковать все удары судьбы как везение и шанс на лучшее. К сожалению, он сейчас в другой стране, и я просто никак не могу позвонить ему и нагрузить своими проблемами, зная, как мало у него свободного времени, – он отпадает.

Перри – второе, что приходит на ум, потому что ей всегда скучно и она всегда была благодарным слушателем. Но, господи Иисусе, я не могу. Я знаю, что не должен вставать ни на чью сторону, но даже я зол на нее за то, что она сделала с Анселем и Миа, и никто из нас с ней с тех пор в общем-то не разговаривает – она тоже отпадает.

У Оливера дел по горло с новым магазином, он и так целый день на ногах. Последнее, что ему сейчас нужно, – это я с разговорами о том, как мой бизнес идет ко дну, в то время как его вроде как идет в гору. И если честно, я и не хочу рассказывать обо всем никому из них. Не потому, что я думаю, что не дождусь от них сочувствия, а потому, что не хочу их беспокоить и волновать. Не хочу, чтобы они знали, как все на самом деле плохо.

Не обращая внимания на мое психическое состояние, Оливер пересекает кухню и достает доску из ящика.

– Итак, ты и Харлоу… – начинает он, беря нож.

– Харлоу? – произношу я, отвлекаясь от собственных мыслей, и ее имя звучит немного резче, чем надо бы. – Между мной и Харлоу ничего нет.

– Разумеется, ничего нет. Я просто заметил, как уютно вы оба себя чувствовали сегодня рядышком.

Даже несмотря на все происходящее, я старательно закатываю глаза.

– Да она заноза в заднице, – восклицаю я, и это такая ложь! От большинства женщин, как только утрачивается ощущение новизны и как только ты привыкаешь к хорошенькой мордашке, ты готов двигаться дальше. А с Харлоу?.. Она нравится мне все больше и больше с каждым нашим разговором.

– Ты уверен, что с тобой все в порядке?

Я поворачиваюсь к Оливеру и вижу, что он пристально на меня смотрит.

– Да, а почему, собственно, нет?

Он пожимает плечами и как будто хочет придушить меня, но потом моргает, решительное выражение на лице исчезает, и я даже начинаю сомневаться, не показалось ли мне.

– Не знаю, правда. Просто… ты ведь так и не сказал мне, что ты тут делаешь. Дома все хорошо?

– Отлично. Я просто приехал встретиться с инвесторами. Думаем кое-что усовершенствовать, когда закончится сезон.

Я вижу, как на его лице появляется облегчение.

– Финн, это здорово. Посмотри на нас, посмотри на нашу жизнь. Все, мать твою, пошли в гору, дружище.

Это точно.

Я моргаю, глядя в окно. Есть только один человек, с которым я хочу сейчас разговаривать.

– Слушай, – говорю я, выключая плиту. – Я тут вспомнил… Я обещал отцу позвонить сегодня вечером. Ничего, если ты поешь без меня?

Даже если Оливеру это неприятно, он достаточно хороший друг, чтобы не подать вида.

– Да, конечно. Думаю, я позвоню Лоле. Посмотрим, может, она захочет присоединиться. Как ты думаешь, ты вернешься сегодня?

Я хватаю бумажник с кухонного стола и сую его в задний карман:

– Не уверен. Ты просто оставь мне тарелку, а я разогрею, когда вернусь. Мне действительно очень нужно позвонить.

Оливер кивает и достает тарелку для себя, а потом машет мне.

Я хватаюсь за телефон как за спасательный круг, как только оказываюсь за дверью.

Харлоу

Я МОЮ ПОЛ. Почему, если уборщица только сегодня была в доме моих родителей, я мою их пол? Потому что я не способна сосредоточиться даже на самой простой задаче и вывалила на плитку целую кастрюлю энчилады.

Входит папа, смотрит на меня, на мои рваные джинсы и его старую фланелевую рубашку, которую я нацепила, на покрытую красным соусом швабру и капли соуса на белой плитке – и ничего не говорит. Он просто проходит к холодильнику, открывает его, вынимает йогурт для мамы и целует меня в голову на обратном пути.