Некоторые из нас ушли из своих семейств и поселились вотдельных комнатах по ордерам губжилотдела. Мы были ближе к Фурье, чем кМарксу. Образовалась коммуна поэтов.

В реквизированном особняке при свете масляных и сальныхкоптилок мы читали по вечерам стихи в то время как в темных переулках города,лишенного электрического тока, возле некоторых домов останавливались автомобилиЧК с погашенными фарами и над всем мертвым и черным городом светился лишь одинярко горевший электричеством семиэтажный дом губчека, где решались судьбыпоследних организаций, оставленных в подполье бежавшей из городаконтрреволюцией, а утром на стенах домов и на афишных тумбах расклеивалисьсписки расстрелянных.

Я даже не заметил, с чего и как начался роман ключика.Просто однажды рядом с ним появилась девушка, как нельзя более соответствующаястихам из «Руслана и Людмилы»:

«…есть волшебницы другие, которых ненавижу я: улыбка, очиголубые и голос милый – о друзья! Не верьте им: они лукавы! Страшитесь,подражая мне, их упоительной отравы».

Вероятно, читатель с неудовольствием заметил, что язлоупотребляю цитатами. Но дело в том, что я считаю хорошую литературу такой жесоставной частью окружающего меня мира, как леса, горы, моря, облака, звезды,реки, города, восходы, закаты, исторические события, страсти и так далее, тоесть тем материалом, который писатель употребляет для постройки своихпроизведений.

Для меня Пушкин – великое произведение природы вроде грозы,бури, метели, летучей гряды облаков, лунной ночи, чувыканья соловьев, дажечумы.

Я его цитирую, так же как цитирую множество другихпрекрасных авторов и явлений природы.

Процитировал же Толстой предутреннюю летнюю луну, похожую накусок ртути. Именно на кусок. Хотя ртуть в обычных земных условиях существуеткак шарик.

Так что примиритесь с этой моей манерой; почему же мне нецитировать других в том случае, когда я сам не могу создать лучшего?

Итак:

«…улыбка, очи голубые и голос милый…»

Такова была подруга ключика – его первая любовь! – а то, что«она лукава», выяснилось позже и нанесло ключику незаживающую рану, чтооставила неизгладимый след на всем его творчестве, сделала его гениальным ипривела в конце концов к медленному самоуничтожению. Это стало вполне яснотолько теперь, когда ключика уже давно не существует на свете и только его теньнеотступно следует за мною. Мне кажется, что я постиг еще не обнаруженнуютрагедию ключика.

Ах, как они любили друг друга – ключик и его дружок,дружочек, как он ее называл в минуты нежности. Они были неразлучны, как дети,крепко держащиеся за руки. Их любовь, не скрытая никакими условностями, была навиду у всех, и мы не без зависти наблюдали за этой четой, окруженной облакомсчастья.

Не связанные друг с другом никакими обязательствами, нищие,молодые, нередко голодные, веселые, нежные, они способны были вдругпоцеловаться среди бела дня прямо на улице, среди революционных плакатов исписков расстрелянных. Они осыпали друг друга самыми ласковыми прозвищами, иключик, великий мастер слова, столь изобретательный в своих литературныхпроизведениях, ничего не мог придумать более оригинального, чем «дружочек,друзик».

Он бесконечно спрашивал:

– Скажи, ведь ты мой верный дружок, дружочек, друзик?

На что она также, беспечно смеясь, отвечала:

– А ты ведь мой слоненок, слоник?

Никому в голову не могло прийти, что в это время у ключика всемье разыгрывается драма. Считалось, что всякого рода семейные драмы ушли впрошлое вместе со старым миром. Увы, это было не так.

Семья ключика собиралась уезжать в Польшу, провозглашеннуюнезависимым государством. Поляки возвращались из России на родину. И вдругоказалось, что ключик решительно отказывается ехать с родителями. Несмотря нато, что он всегда даже несколько преувеличенно гордился своим шляхетством, онне захотел променять революционную Россию на панскую Польшу.

В упрямстве ключика его семья обвинила девушку, с которойключик не хотел расстаться. Мать ключика ее возненавидела и потребоваларазрыва. Ключик отказался. Властная полька, католичка, «полесская ведьма»прокляла сына, променявшего Польшу на советскую девушку, с которой ключик дажене был обвенчан или, в крайнем случае, зарегистрирован.

Произошла драматическая сцена между матерью и сыном, которыйдо этого случая был всегда почтительным и послушным. Но вдруг взбунтовался. Внем заговорила материнская кровь. Нашла коса на камень.

Семья ключика уехала в Польшу. Ключик остался. Его любовь кдружочку не изменила наших отношений. Но теперь нас уже было не двое, а трое.Впрочем, когда нас перевели в Харьков на работу в Югросту для укрепленияпропагандистского сектора, дружочек на некоторое время осталась в Одессе, такчто самые тяжелые, голодные дни не испытала, но времена переменились и скороона перебралась к ключику в Харьков. Мы жили втроем, нанимая две комнаты науглу Девичьей и Черноглазовской, прельстивших нас своими поэтическиминазваниями.

Дела наши поправились. Мы прижились в чужом Харькове, уженедурно зарабатывали, иногда вспоминая свой родной город и некоторые проказыпрежних дней, среди которых видное место занимала забавная история бракадружочка с одним солидным служащим в губпродкоме. По первым буквам его имени,отчества и фамилии он получил по моде того времени сокращенное название Мак.Ему было лет сорок, что делало его в наших глазах стариком. Он был весьмаприличен, вежлив, усат, бородат и, я бы даже сказал, не лишен некоторойприятности. Он был, что называется, вполне порядочный человек, вдовец с двумяобручальными кольцами на пальце. Он был постоянным посетителем нашихпоэтических вечеров, где и влюбился в дружочка.

Когда они успели договориться, неизвестно.

Но в один прекрасный день дружок с веселым смехом объявилаключику, что она вышла замуж за Мака и уже переехала к нему.

Она нежно обняла ключика, стала его целовать, роняяпрозрачные слезы, объяснила, что, служа в продовольственном комитете, Мак имеетвозможность получать продукты и что ей надоело влачить полуголодноесуществование, что одной любви для полного счастья недостаточно, но что ключикнавсегда останется для нее самым светлым воспоминанием, самым-самым ее любимымдрузиком, слоником, гением и что она не забудет нас и обещает нам продукты.

Тогда я еще не читал роман аббата Прево и не понял, чтодружочек – разновидность Манон Леско и что тут уж ничего не поделаешь.