– Послушай, друг, – говорил он умоляющим, нежным, почтиребячьим голосом. – Ну что тебе стоит? Ты же с ним хорошо знаком. Он тебяпечатает в своем «Лефе». Подлецы нас поссорили. А я его, богом клянусь, люблю исчитаю знаменитым русским поэтом, и, если хочешь знать, он меня тоже любит,только не хочет признаться там у себя, в Водопьяном переулке, стесняется своихфутуристов, лефов или как их там – комфутов, пропади они пропадом. Вот те крестсвятой! Ты меня только поведи к нему на Водопьяный, а уж мы с ним договоримся.Не может быть того, чтобы два знаменитых русских поэта не договорились. Окажидружбу!

Я был смущен и стал объяснять, что я вовсе не в такихблизких отношениях с Командором, чтобы приводить в Водопьяный переулок незваныхгостей, что меня там самого недолюбливают и еще, чего доброго, дадут по шее ичто я вовсе не уверен, что Командор действительно втайне любит его.

Но королевич не отставал.

– Пойми, какая это будет силища: я и он! Да у нас всярусская поэзия окажется в шапке.

Но я решительно отказался, отлично понимая, чем все этоможет кончиться.

– Тогда ладно, – сказал королевич, – не хочешь вести меня кКомандору, так веди меня к его соратнику, а уж он меня наверняка подружит ссамим. Соратник у него первый друг. А соратник тебя любит, я знаю, ты с нимдружишь, он считает тебя хорошим поэтом.

Королевич льстиво и в то же время издевательски заглядывалмне в лицо своими все еще хмельными глазами и поцеловал меня в губы.

Мы были с соратником действительно в самых дружескихотношениях, и я сказал королевичу:

– Ну что ж, к соратнику я тебя, пожалуй, как-нибудь сведу.

Но надо было знать характер королевича.

– Веди меня сейчас же. Я знаю, это отсюда два шага. Ты далмне слово.

– Лучше как-нибудь на днях.

– Веди сейчас же, а то на всю жизнь поссоримся!

Это был как бы разговор двух мальчишек.

Я согласился.

Королевич поправил и сколько возможно привел в порядок свойскрученный жгутом парижский галстук, и мы поднялись по железной лестницечерного хода на седьмой этаж, где жил соратник. В дверях появилась русскаябелокурая красавица несколько харьковского типа, настоящая Лада, почтисказочный персонаж не то из «Снегурочки», не то из «Садко».

Сначала она испугалась, отшатнулась, но потом, рассмотревнас в сумерках черной лестницы, любезно улыбнулась и впустила в комнату.

Это было временное жилище недавно вернувшегося в Москву сДальнего Востока соратника. Комната выходила прямо на железную лестницу черногохода и другого выхода не имела, так что, как обходились хозяева, неизвестно. Новсе в этой единственной просторной комнате приятно поражало чистотой ипорядком. Всюду чувствовалась женская рука. На пюпитре бехштейновского рояля споднятой крышкой, что делало его похожим на черного, лакированного, с поднятымкрылом Пегаса (на котором несомненно ездил хозяин-поэт), белела распахнутаятетрадь произведений Рахманинова. Обеденный стол был накрыт крахмальнойскатертью и приготовлен для вечернего чая – поповские чашки, корзинка сбисквитами, лимон, торт, золоченые вилочки, тарелочки. Стопка белья, видимотолько что принесенная из прачечной, источала свежий запах резеды – ароматкружевных наволочек и ажурных носовых платочков. На диване лежала небрежноброшенная русская шаль – алые розы на черном фоне.

Вазы с яблочной пастилой и сдобными крендельками так ибросались в глаза.

Ну и, конечно, по моде того времени над столом большая лампав шелковом абажуре цвета танго.

– Какими судьбами! – воскликнула хозяйка и назвалакоролевича уменьшительным именем. Он не без галантности поцеловал ее ручку иназвал ее на ты.

Я был неприятно удивлен.

Оказывается, они были уже давным-давно знакомы ипринадлежали еще к дореволюционной элите, к одному и тому же клану тогданачинающих, но уже известных столичных поэтов.

В таком случае при чем здесь я, приезжий провинциал, и длякакого дьявола королевичу понадобилось, чтобы я ввел его в дом, куда он мог влюбое время прийти сам по себе?

По-видимому, королевич был не вполне уверен, что его примут.Наверное, когда-то он уже успел наскандалить и поссориться с соратником.

Не следует забывать, что соратник и мулат были близкимидрузьями и оба начинали в «Центрифуге» С. Боброва.

Теперь же оказалось, что все забыто, и королевича приняли сраспростертыми объятиями, а я оставался в тени как человек в доме свой.

– А где же Коля? – спросил королевич.

– Его нет дома, но он скоро должен вернуться. Я его жду кчаю.

Королевич нахмурился: ему нужен был соратник сию же минуту.

Вынь да положь!

Он не выносил промедлений, особенно если был слегка выпивши.

– Странно это, – сказал королевич, – где же он шляется,интересно знать? Я бы на твоем месте не допускал, чтобы он где-то шлялся.

Лада принужденно засмеялась, показав подковки своихжемчужных маленьких зубов.

Она сыграла на рояле несколько прелюдов Рахманинова, которыея не могу слушать без волнения, но на королевича Рахманинов не произвелникакого впечатления – ему подавай Колю.

Лада предложила нам чаю.

– Спасибо, Ладушка, но мне, знаешь, не до твоего чая. Мненадо Колю!

– Он скоро придет.

– Мы уже это слышали, – с плохо скрытым раздражением сказалкоролевич.

Он положительно не переносил ни малейших препятствий кисполнению своих желаний. Хотя он и старался любезно улыбаться, разыгрываяучтивого гостя, но я чувствовал, что в нем уже зашевелился злой дух скандала.

– Почему он не идет? – время от времени спрашивал он, сотвращением откусывая рябиновую пастилу.

Видно, он заранее нарисовал себе картину: он приходит ксоратнику, соратник тут же ведет его к Командору, Командор признается в своейлюбви к королевичу, королевич, в свою очередь, признается в любви к поэзииКомандора, и они оба соглашаются разделить первенство на российском Парнасе, ивсе это кончается апофеозом всемирной славы.