Она поставила машину возле гаража и вошла внутрь через раздвижную дверь. Хотя было почти семь вечера, Роберт все еще работал, копался в двигателе. Она не успела придумать, что сказать, как он выпрямился и повернулся к ней.

По его лицу нельзя было понять, что он думает. Он смотрел на нее, а она лихорадочно искала, что ей сказать, и наконец остановилась на испытанной классике.

– Привет.

Он кивнул.

По его скованным жестам она поняла, что он по-прежнему злится или, возможно, обижен на нее за те неосторожные слова.

– Как дела? – спросила она.

– Нормально. А у тебя?

– Все о’кей. Хорошо. Мы с Мишель пока ищем общий язык. Чаще всего она злится на меня. А когда не злится, тогда злюсь на нее я сама. Получается такое красочное разнообразие.

С Брендой у нее тоже бывали напряженные ситуации, но теперь все иначе. Лучше, как ни странно, подумала она. С Мишель она может просто сказать – или проорать – все, что думает. И это, как ни странно, меньше напрягает.

– Я занят. – Он отвернулся и пошел вглубь гаража. Карли последовала за ним.

– Нет, – громко сказала она. – Я не хочу остаться без тебя.

Он повернулся к ней:

– Чего ты ждешь от меня?

– Честно. Абсолютно честно. Ты дядя Габби и самый близкий человек с отцовской стороны, какой будет в ее жизни. Я не хочу, чтобы ты просто исчез. Мы не хотим этого, и не думаю, что ты хочешь.

– Ты мне ясно дала понять, что я тебе не нужен.

– Прости, это было слишком резко. Но серьезно, Роберт, в чем-то я была права. Прошло десять лет. Не кажется ли тебе, что, если бы мы хотели безумной любви, это случилось бы давным-давно? Мы любим друг друга, но по-другому.

– Не говори за меня. Ты не знаешь, что я чувствую.

– Я знаю, что ты никогда даже не пытался меня поцеловать. Хоть ты и настоящий джентльмен, но разве страсть не должна была однажды взять верх?

Он крутил в руках промасленную ветошь.

– Я хотел дать тебе время.

– Десять лет?

Напряжение между ними, казалось, прошло.

– О’кей, да. – Он вздохнул. – Это долгий срок. Какое-то время я думал, что у нас… ну… понимаешь… все сложится, но этого так и не произошло.

– По какой-то причине я думаю, что мы отличные друзья. Я хочу этого. Хочу, чтобы ты был рядом. Но сходи на свидание. Потрахайся. Пора уже.

Уголки его рта поползли кверху.

– Интересное предложение, да еще от тебя.

– От шлюхи-девственницы? Да, я знаю.

Пару секунд они глядели друг на друга, потом он кивком показал вглубь гаража.

– Пойдем. Я угощу тебя содовой.

Через несколько минут они сидели в его подсобке и неторопливо пили содовую из холодных баночек, которые он достал из древнего холодильника.

– Как у тебя все-таки дела с Мишель? – спросил он.

– Когда как, бывают хорошие дни, бывают и плохие. Выглядит она пока еще ужасно. Ранение дает о себе знать.

– Тут нужно время.

– Да, я знаю. Ей бы отдохнуть. – Карли не стала упоминать, что в последние несколько лет ее собственная жизнь отдыха не подразумевала. Вместо этого она подробно рассказала ему о разных происшествиях и проблемах, умолчав лишь о визите Манго, пробудившем ее гормоны.

– Мишель заблуждается насчет Эллен и не слушает меня. Скоро та укусит ее за задницу. Я чувствую это. Остается лишь надеяться, что я и сама не схлопочу рикошетом.

– Думаешь, Эллен до сих пор злится из-за школы?

– Я в этом уверена. Она явно живет не в нынешнем пространственно-временном континууме, и то, что случилось в школе, так же реально для нее, словно это было лишь вчера.

– Тогда ей нужно жить дальше, смотреть вперед, а не зацикливаться на прошлом.

– Мужик ей нужен, вот что.

Роберт вскинул брови:

– Не интересует. Она страшная.

– Точно? – усмехнулась Карли. – Я уверена, что она прикроет свои изъяны баксами, и тогда ты будешь как сыр в масле.

– Я воздержусь. – Он сделал глоток содовой. – Мишель образумится. Ты ей нужна.

– Она тоже мне нужна.

«Не только сейчас», – подумала она с грустью. Они всегда были нужны друг другу, но, когда начинались проблемы, их швыряло в разные стороны.

Карли утянуло в прошлое. Ей было семнадцать, когда мать ушла из дома. Она до сих пор помнила удивление и отчаяние, с которыми, вернувшись из школы, обнаружила, что мать бросила ее на попечение равнодушного отца-алкоголика. Оставила лишь короткую записку с объяснением, почему ей надо уйти.

Она заявила, что влюбилась, словно это что-то объясняло и оправдывало. Она обещала, что они будут видеться, но обманула; она клялась, что любит Карли, но это тоже была ложь. Она так и не вернулась, ни разу не позвала дочку вместе провести выходные. В дни рождения Карли получала поздравительную открытку, иногда звонок. И больше ничего.

Когда Карли обнаружила, что беременна, она дала себе клятву быть хорошей матерью. Ее ребенок будет чувствовать любовь каждый день. Ее ребенок будет жить в спокойной, стабильной обстановке. Отцом ее дочери стал Аллен, что осложнило дело, но до сих пор Карли все-таки справлялась со всем. Габби росла веселой, здоровой и жизнерадостной.

Пожалуй, этого и достаточно, сказала себе Карли. Пожалуй, доказательство того, что она хорошая мать, можно найти в улыбке ее дочки.

* * *

Мишель шла по ресторану. Утром там было всегда многолюдно, даже среди недели. У них завтракали многие местные, прежде чем отправиться на работу. Тут ели гости отеля и люди, ночевавшие в соседнем мотеле. Запах яичницы, бекона и сосисок смешивался с животворным ароматом кофе.

Она поздоровалась с Изабеллой и пошла мимо столиков. Увидев пустую кофейную чашку, она сменила направление и взяла полный кофейник.

– Доброе утро, – поздоровалась она, вернувшись к столику бизнесменов и наливая кофе.

– Доброе, – буркнул один из них. Трое других даже не оторвали взгляда от ноутбука.

Она улыбнулась, ничуть не обижаясь, что ее игнорируют. Раз они не смотрят, не надо беспокоиться, что они увидят ее хромоту и придется отвечать на их вопросы.

Налив кофе в чашки, она прошла на кухню. Было еще рано, всего полвосьмого, и там царил хаос.

Дамарис взбивала до пены яичную массу, добавляла чуточку сливок, солила и выливала смесь прямо на горячую сковороду. Потом добавляла в шипящую массу сыр и овощи, взбалтывала и ловко накрывала омлет. Поставив чистую тарелку, спихивала омлет на нее. Завершала блюдо ежевика, и тарелка присоединялась к трем другим.