– Пишу: Анна Львовна Ферштейн, неопределённых лет.

– Приятно звучит. Поэтически.

– Но гражданство – России? Так? Не понимаю, что вы молчите. Анна Львовна!

– А что вы хотите, чтобы я сказала?

– Чтобы вы подтвердили, что вы гражданка России.

– Знаю я вас. Вам только что-нибудь подтверди, ха. Мне в девять лет красный галстук повязали, и я обещала бороться за дело коммунистической партии, как завещал великий Ленин. Потом выяснилось, что Ленин – упырь, а партия – шайка бандитов. А теперь опять кое-что выясняется: Ленин, значит, упырь, но великий и гениальный, а партия – шайка бандитов, но построила вместе с народом чудесное социальное общество. Так я чудесное общество строила или у бандитов на стрёме стояла? Мне красный галстук сжечь или достать из шкафа и повесить на видное место? Подтверди ему. Ничего не знаю!! Вообще ничего.

– Лицо без гражданства. Так запишем?

– Как ты меня замучил, боже ж мой.

– Я замучил?

– А кто? Пиши что хочешь.

– Анна Львовна Ферштейн… Получается, вы лицо без гражданства, неизвестной национальности, неопределённого возраста… пол – женский…

– Стоп-стоп-стоп!

– Что значит: стоп-стоп-стоп?

– Пол женский… С одной стороны да, а с другой?

– С какой такой другой стороны?

– У каждого явления есть другая сторона!

– Какая тут-то может быть другая сторона?

– О, как вы отстали от жизни!

– То есть вы – трансгендер, Анна Львовна?

– В некотором смысле. Красный молоток. Сейчас объясню. Я прошла один тест. Надо было сразу, быстро, не раздумывая, назвать первое, что пришло в голову – сначала цвет, потом инструмент. Затем в пояснении было написано следующее: если вы сказали – красный и молоток, вы мужчина, если – зелёный и ножницы, вы женщина, а если что-то другое, вы – оригинал и вас 4 % на Земле…

– Ну и?

– Я ответила – красный молоток…

Мужчина молчал, глядя на собеседницу.

– Я – мужчина! Очевидно, что у меня мужской ум. Я всегда это подозревала! Мне и люди говорили: мужской у вас ум, Анна Львовна. Что ж, ничего страшного. Хоть какой-то ум, и то хорошо. Чаще всего никакого нет, правильно?

– Но биологически вы женщина?

– Тоже, знаете, возможна дискуссия… Ну да, писаю сидя. А так… Одно название. Вы бы прочерк поставили, ближе к истине бы получилось.

– Анна Львовна Ферштейн, лицо без гражданства, неизвестного возраста, неопределённых лет, пол не установлен, проживаете… город… проспект… дом… квартира…

– Квартира! Одно название, что квартира.

– Но вы там живёте?

– Вопрос. Живу ли я. Это разве жизнь! Тут одни вопросы, начиная с города.

– Что не так с городом-то?

– Потому что я родилась в другом городе.

– Ну так что. Проживаете в этом?

– Проживаю. Заметьте, с самого рождения. Никуда не переезжала.

– А… вот вы о чём. Так это мы все…

– Мы все, а почему я одна отдуваюсь за всех? Сижу и отвечаю на вопросы, а на них ответить невозможно.

– Почему – ответить невозможно?

– Потому что вы спрашиваете, женщина ли я, русская ли я или еврейка, где я живу… и при этом знаете ли вы, что такое быть женщиной, что такое быть русской или быть еврейкой и что такое это ваше «жить»? Вы мне выдайте на руки заверенный и утверждённый справочник, где будут определения всего, я загляну туда и отвечу, есть ли соответствия. Ферштейн?

– Это фамилия ваша – Ферштейн – или вы по-немецки меня спросили, понимаю ли я?

– Вот видите, как всё таинственно.

– Анна Львовна, я работаю по заявлению…

– Вы работаете по заявлению, а между тем ничего не ясно с Иваном Грозным. Как вы можете работать по заявлению и какие могут быть заявления, пока мы ничего не поняли с Иваном Грозным?

– При чём тут Иван Грозный?

– Иван Васильевич Грозный, великий самодержец, собиратель русских земель, гениальный царь – правитель Руси. И музыку писал.

– Так.

– Тиран, душегуб, мучитель, убивец. Залил землю кровью невинных.

– Так.

– Так, так. Иван Грозный – душегуб или великий самодержец?

– И то, и то…

– То есть великим самодержцем может быть душегуб и убивец?

– Может. Наверное…

– И после этого он спрашивает меня всякие глупости! Если великий царь может быть душегубом, я не могу разве быть и женщиной и мужчиной, русской и еврейкой, проживать в городе и не проживать в городе, и чему тут поможет мой возраст? В чём мы вообще можем быть уверены при таких обстоятельствах?

Мужчина задумался, а думать ему было вредно.

– Вы, Анна Львовна, говорите по-философски, а у нас с вами вопрос чисто бюрократический. Мы не истину с вами ищем, Анна Львовна, а составляем документ…

– Анна Львовна! Вот всегда я вздрагивала от этого «Анна Львовна».

– То есть вы вдобавок и не Анна Львовна…

– Я Анна Львовна. По документам. А по существу – Анна ли я Львовна? Ну какая из меня Анна? Ну где вы видите Львовну? Такие разве бывают Львовны. Тем более – Анны.

– Львовны всякие бывают…

– Вот со всякими и разговаривайте. А вы разговариваете со мной.

– Так. Какое обращение вас устроит?

– Меня устроит обращение «дорогая…»

– Дорогая, вы прописаны по адресу…

– Прописка! Прописку обещали отменить ещё тридцать лет назад. Не соответствует потому что правам человека. Попирает! Не должно быть никакой прописки, живи где хочешь. Что в результате? В результате я паспорт обязана предъявлять чуть не в общественном туалете. Потерял паспорт – всё, иди вешайся. Нет прописки – ступай в изолятор.

– Но у вас, дорогая, всё в порядке – и паспорт, и прописка.

– С волками жить, знаете ли. Я и за коммуналку плачу до десятого числа следующего месяца. Смешно сказать, голосовать хожу с моих восемнадцати лет и ещё ни разу не пропустила. При Советах я, под изумлёнными взорами избирательной комиссии, скрывалась в кабинке для тайного голосования, перечёркивала всех кандидатов и писала крупно: Василий Иванович Чапаев.

– А потом?

– Что – потом?

– А как вы голосовали потом?

– Своеобразно. Больше ничего не скажу.

– Да я так, мне просто интересно стало.

– А мне вот как раз давно уже стало неинтересно.

Мужчина кивнул понимающе и принялся читать бумаги на своём столе. Анна Львовна была не из тех людей, что в состоянии сидеть на попе ровно.