Это, видимо, случается рано или поздно с каждым киллером. Тывыполняешь свою работу, добросовестно отрабатываешь «заказы», а потом в одиндень наступаешь кому-нибудь на любимую мозоль, убирая очень неспокойного«клиента». И с этого дня ты конченный человек. Тебя просто обязаны вывести изигры, если не свои, то «заказчики». И тогда тебя начинают искать и свои, ичужие. И у тебя нет ни одного шанса остаться живым. Свои шансы я считать умею. Мненужно залечь на дно и не шевелиться хотя бы года два. Деньги есть, нора есть,что еще нужно? Да не могу я на одном месте долго сидеть, характер не тот. Адругого выхода у меня, похоже, нет.

И теперь часами сижу перед телевизором, смотрю все подряд.Пробовал читать книгу, не получается, не интересно. Особенно глупые детективыне люблю. Там убийцы — обязательно такие чудовища без жалости и сомнений.Стреляют всех подряд, чтобы замести следы. Чуть что, хватаются за пистолет. Апо логике я тогда в Филадельфии и Леонида убить должен был. Ведь он меня в лицохорошо запомнил и про руку мою отсутствующую знал. Но это такая глупость.Никогда не делал бесполезных вещей. Никогда не убивал ради убийства. Это не дляменя. Крови я не люблю, хотя много ее видел. Одного из своих «клиентов» язадушил проводом. Намотал его на свой левый протез и правой набросил ему нагорло. А потом долго держал, пока он трепыхался. Но это, конечно, глупо было. Смоей одной правой в ближний бой вступать нельзя, очень опасно, может подвести меняв нужный момент мой протез. А вот с расстояния в сто метров мне равных не было.Здесь уже я действовал как настоящий профессионал, достаточно было положитьвинтовку или ружье на мой левый протез и поймать цель. Сижу на даче и все времядумаю об организации Ковача. Ведь кто-то должен ее возглавить после смертируководителя. В его охране на том складе было два-три человека, а где всеостальные? Неужели все распалось. А если не распалось, то может стоит выйти наних. Хотя риск, конечно, огромный. Если следили за Ковачем, то вполне могуттеперь установить наблюдение за его преемником. Может, они ждут, когда янаконец появлюсь в Москве. Потрачу все свои деньги и снова приеду за очередным«заказом». Тогда пусть ждут. Но вся организация исчезнуть не могла. Там, помоим подсчетам, несколько сотен людей. Просто Ковач знал, кому можно доверятьисполнение сложных заказов.

Он ведь еще тогда предчувствовал, что этот «заказ» ему бокомвыйдет. Как он говорил мне, на него сильно давили. Правда, он не сказал, ктодавил, но я все понял. Такая структура, как у Ковача, должна пользоватьсясвоими каналами в государственных структурах. И иметь свое прикрытие вправоохранительных органах. На очень высоком уровне. Мы ведь всякой шушерой незанимаемся. Мы отстреливаем только крупную дичь, как настоящие охотники. Иименно эти каналы, эти люди, составляющие прикрытие, давили на Ковача, требуяобязательного приема и исполнения «заказа». Можно догадаться, кому и зачем этобыло нужно. Так я и сидел на своей даче около двух недель. И уже совсем былоуспокоился. Старик мой, охранявший дачу в мое отсутствие, оказался очень нужнымпомощником. Ни о чем не спрашивая, он взялся снабжать меня едой за мои деньги,конечно. Он меня и подкармливал все эти дни. Что особенно важно, старичок былне из любопытных, а я страсть как не люблю разговорчивых. В нашем деле болтуны,как заряженная винтовка. Одно неосторожное слово, и винтовка выстрелит. Я дажепоправляться стал. А потом раздался тот самый звонок…

Телефон на его даче был скорее декоративным атрибутом, чемнеобходимой вещью. Он сам никогда не звонил, и ему никто не звонил. Заисключением одного человека в Ленинграде, который знал его домашний телефон.Это был безногий ветеран Афганистана, его бывший однополчанин, которому онмного и часто помогал. Инвалид служил своеобразным почтовым ящиком между семьейи самим киллером. Он пересылал деньги, отдавал игрушки, белье, еду, необходимуюдля ребенка. Получая сто долларов в месяц, он скорее умер бы, чем дал телефонкому-нибудь на свете. На эти сто долларов он содержал семью и был оченьблагодарен своему другу за такое своеобразное проявление помощи. В этот деньпозвонил именно он. — Здравствуй, — сказал друг. Они уже давнообходились без имен.

— Говори, — он почувствовал всей кожей, чтослучилось ужасное.

— У нас беда… — замялся друг, не решаясь сказатьвсю правду.

— Я слушав, — у него даже не дрожал голос. —Они взяли твоего сына, — единым духом быстро выговорил друг, — яузнал об этом только что.

Новость была страшная, паралюующая, почти оглушающая. Сынбыл единственным человеком в мире, связывающим его с миром людей. Он жил радисына в работал ради него, представляя, как однажды встретится с ним, ужеповзрослевшим.

Каждый раз, возвращаясь в Ленинград, он мог часами сидеть водворе, не узнаваемый никем, чтобы посмотреть на своего сына. И каждый раз онудивлялся, как быстро растет мальчик. Однажды мяч, с которым тот игрался,выкатился прямо к его ногам. Он даже не сумел наклониться за ним, замерев вкаком-то непонятном испуге.

Мальчик, подбежавший к нему, внимательно посмотрел на этогооднорукого инвалида. Видимо, что-то дрогнуло в его глазах, если ребенокиспугался. Схватив мяч, он быстро убежал, а отец еще долго сидел на скамейке,пытаясь осмыслить происходящее.

И теперь кто-то забрал его сына, его единственную радость вмире, его последнюю надежду. Все это он успел прочувствовать за какие-тострашные доли секунды. Но другая часть его внутренней сути, его холодный разумпринялся анализировать ситуацию почти так же быстро, едва получив информацию.На сентиментальности разум не был расположен. — Откуда ты узнал?

— Соседка сказала, что мальчик пропал. Я позвонил к вамдомой. Его мать кричала, что ты во всем виноват я тебя хотят видеть, —поэтому они увезли мальчика. Больше она мне ничего не сказала. А я ничего неспрашивал. — Откуда ты говоришь?

— Из телефона-автомата. Рядом мальчишки помогли мненабрать твой телефон, опустили монету и дали трубку мне… — Уходинемедленно, — закричал он, — тебя сейчас вычислят. Бросъ трубку,сотри отнечатки пальцев и убирайся. Потом я тебе позвоню.

Он быстро положил трубку. Тяжело вздохнул, вытер лицо правойладонью. Затем со всего размаха опустил правую руку на стол. Жалобно звякнулистаканы.

— Значит, не судьба, — подумал он, спускаясь вниз,на первый этаж. В подвале у него были спрятаны пистолеты, гранаты и автомат. Онзабрал все. На этот раз оставлять что-либо здесь не было никакой необходимости.Это будет его последнее дело. Он вышел во двор. Стояла удивительно мягкаяосень. Сверху, как-будто с самого неба, кружась, опускались желтые листья. Вседеревья вокруг стояли одетые в желто-зеленые платья. Шуршали листья под ногами.В такой день хотелось смотреть на серо-голубое небо и гулять по саду, разгребаялистья ногами, слушая хруст под тяжестью собственных шагов.

Но все было решено. Он резко повернулся и зашагал к дому.Переодевался, он долго, словно от тщательности его одежды зависела и судьбаребенка. Он вспомнил своего мальчика и почувствовал, как начинает дрожатьправая рука. К его удивлению дрожал даже левый протез, словно ставший живым ичувствительным, как его здоровая рука.