– Если ниточка порвалась, её снова можно связать в узелок, – хихикнула Рашми. – К тому же, ты сам сказал – он перерос нас. И теперь он сам себе хозяин.

– Может ты и права, – задумчиво сказал Ананд.

Ананд возвращался домой со спокойной душой. Но он и не думал, какие неприятности его там поджидают. Сердце, только что бывшее легче перышка, камнем провалилось куда-то вниз: у хижины Прабхакара толпилась королевская стража, о чём-то тревожно переговариваясь приглушёнными, потусторонними голосами. Их угрюмые, озабоченные глаза шевелились в потёмках угольками, а между ними краснели свечные язычки зажжённых кончиков поднятых хвостов. На стенах хижины копошились тени.

У Ананда на глазах заиграли росинками слёзы – он чувствовал себя пойманным вором: вот и всё, конец. Но вместе с концом пришло и облегчение, будто бы всё это время, пока он нарушал законы и правила, на его груди сидела уродливая жаба, и вот она наконец-то спрыгнула и ускакала прочь.

Ананд услышал громкий плач. Возможно, плачь раздавался уже давно, но тигрёнок расслышал его только сейчас. На ватных лапах Ананд побрёл на него. Из толпы выскочил Прабхакар и крепко заключил сына в объятия.

– О, Ананд, слава артифексу, ты вернулся! – его дрожащий голос был полон неловкой и большой радости. Из-за этой неловкой радости Прабхакар в замешательстве оглянулся через плечо на плачущую тигрицу.

– Мои ребятишки! Мой Акил, мой Фар! Куда же вы пропали?! – рыдала тигрица.

– Сита, будьте благоразумны! Мало ли куда Акил с Фаром могли убежать – они же ещё дети, – пытался утешить её начальник королевской стражи. – В Бенгардии спокойно…

– Спокойно? – шмыгая носом, сквозь слёзы выговорила тигрица Сита, напирая на начальника. – А как же тот зверь, что попортил нам рисовые поля? Передушил всю птицу? Разграбил оранжерею с ананасами?

Но тут вмешался Савитар. В сумерках он ещё больше удлинился и ещё больше стал похож на тень.

– Если бы зверь и был, он бы уже давно объявился. Стража прочесала всю Бенгардию вдоль и поперёк. Отыщутся ваши дети, будьте спокойны. Более того, даже если зверь и существует на самом деле, они способны дать ему отпор.

Сита пуще ударилась в слёзы. Савитар вытянул шею, высоко задрав подбородок, чтобы ни одна слезинка случайно не перепрыгнула на его мех.

– Акил с Фаром пропали, – скорбно произнёс Прабхакар, полушёпотом обращаясь к сыну. – Не вернулись после занятий домой. Как я за тебя волновался, Ананд… Думал, и ты пропал.

– Ананд, ты не видел моих сыновей? – подскочила к тигрёнку Сита; она держала на груди лапу.

Ананд покачал головой: нет, не видел. А к нему в душу закрались страшные подозрения: а не проделки ли это Сиба?

Среди бенгардийцев, собравшихся у хижины Прабхакара, была и учительница Маниша, и она грустью сообщила, что завтра занятия в школе отменяются. Сперва Ананд обрадовался этой новости: его встречи с Сибом ничто не помешает. Но его радость была преждевременной: отец торопился закончить королевские доспехи и быстро нашёл сыну занятие.

Наступил новый день. Ананд рассчитывал, что они управятся к обеду. Но он спешил, подолгу не мог сосредоточиться и всё думал, куда могли пропасть Акил с Фаром. А ещё он думал о том, как пройдёт встреча с Сибом. Не приложил ли тот лапу к пропаже братьев? Ананд прерывался лишь на муки совести, которая в последнее время болела чаще и сильнее.

Прабхакар не требовал от сына ничего, что тот, в силу возраста и знаний, делать не умел: там закончить штрих, тут заделать щёлочку. Но когда Ананд взялся за работу, штрихи из-под его лапы выходили широкими, небрежными мазками и только портили прошлый труд Прабхакара, а все щёлочки и поры расширялись до размера дупла. И отцу приходилось скорейшим образом исправлять недочёты сына.

– Ананд, да что с тобой такое? – недоумевал Прабхакар, но ни в коем случае не злился и не отчитывал сына. – Твоя учительница Маниша рассказывала мне, что ты один из лучших учеников в школе. И ты, – он убавил голос, – ты же создал те цветы… Ты волнуешься о судьбе Акила с Фаром?

– И о них тоже, – у Ананда упал голос. – Скажи, отец, мы успеем к закату?

– Ох, Ананд, сомневаюсь. Ковать искрой – это творчество, а у любого творчества нет чёткого начала или конца. Придётся потрудиться до глубокой ночи, но взамен я разрешу тебе валяться в постели сколько хочешь.

– Но я хотел встретиться с… со своим новым другом! – воскликнул Ананд. «Как же теперь быть с Сибом?» – осторожно думал он, боясь, что отец заглянет к нему в душу и прочтёт его мысли. Но заглядывать в чужую душу было признаком дурного тона. И Прабхакар был одним из тех бенгардийцев, кто никогда не опустится до подобной низости, и Ананд знал об этом. Но когда пускаешь в своё сердце подлость – не важно, маленькую или большую – ты начинаешь видеть подлость в тех сердцах, в которых её нет.

Ананд затаил на отца тихую обиду, но спорить не стал – ему не объяснишь всю важность той встречи.

– Ладно, Ананд, соберись с мыслями, а как соберешься, мы продолжим. Пока отдохни.

Его голова теперь гудела от мыслей в постели, на подушке. Ананд глядел в голубой вырез неба в окне и, в конце концов, нашёл решение: он мысленно обратился сначала к Сибу. Но тот не отвечал – нарочно или случайно, не понятно. Ничего не поделаешь: пришлось обращаться к запертому в башне сознанию Рашми. Поддерживать общение мыслями на таком расстоянии было той ещё задачей. Ананд попросил её пойти к Сибу и перенести встречу на утро.

«И забери копьё артифекса. Странные дела творятся в Бенгардии… Я потом тебе обо всём расскажу. Только будь осторожна. Но не бойся нового Сиба – он хоть и большой и страшный, но тебя не тронет, ты же его мама. А если тронет, сразу зови меня. Я приду по первому твоему зову», – сказал он ей напоследок.

Теперь одной заботой стало меньше. Ананд с чистой совестью вернулся помогать отцу. Работа спорилась, но работы было ещё немало, и отец с сыном доводили королевские доспехи до ума до самого утра при свечах – растрачивать искру и зажигать кончики хвостов было бы расточительством. И до совершенства оставалась всего лишь одна ночь – эта ночь. Какое удовольствие было для Прабхакара трудиться лапа об лапу со своим сыном!

Но закат уже давно минул, и Ананд опять потерял всякое сосредоточение – он волновался о Рашми: почему она не связалась с ним, не