Беру счет за воду и перекладываю в левую руку, на каталог. Потом быстро перебираю следующие конверты. И с каждым я погружаюсь все глубже и глубже.

Это напоминает мне эффект снежного кома, о котором я недавно читала. Людям, которые начинают понемногу обманывать, со временем становится делать это все проще и проще. По мере того как ложь накапливается, тревожность и чувство стыда постепенно исчезают.

Во время первой встречи с Кассандрой я обманула ее. Потом, когда мы пили чай с ней и Джейн, я продолжила лгать насчет общего с Амандой ветеринара. После этого я сочинила историю, когда пришла в больницу и встретилась с Джиной. А теперь вот это.

Это будет последний раз, обещаю я себе. Здесь все закончится.

Когда я пытаюсь взять журнал, стопка разваливается. Дюжина писем и счетов с шелестом соскальзывают на пол.

Я съеживаюсь, когда мать Аманды переворачивается на другой бок. Она поднимает руку, и на мгновения меня охватывает страх, что она хочет меня схватить. Но рука просто опускается у нее над головой, так близко от меня, что кончики ее пальцев почти касаются моей ноги.

Когда этот мучительный момент проходит, я начинаю просматривать упавшие на пол конверты. Среди них два конверта пастельных тонов, из тех, что прилагаются к открыткам «Холлмарк», – наверняка с соболезнованиями.

Меня охватывает жгучий стыд. Но остановиться невозможно, особенно теперь, когда я так близко. Кулон должен быть где-то здесь. А у детектива Уильямс столько работы, что она наверняка даже не удосужилась позвонить и рассказать о кулоне. В таком случае мама Аманды и не узнает о его пропаже.

Поднимаю еще шесть или семь конвертов. И вижу длинный белый, с заранее напечатанным адресом отправителя в верхнем левом углу: ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ НЬЮ-ЙОРКА, 17 УЧАСТОК, НЬЮ-ЙОРК, 10022.

Протягиваю руку и медленно беру его. Совсем легкий, но внутри, сквозь тонкую бумагу, я чувствую что-то твердое.

Если бы это было для нее важно, она бы вскрыла его, говорю я себе.

Медленно опускаю стопку писем в левой руке обратно на стол. Беззвучно это сделать невозможно, и я сжимаюсь. Но мать Аманды неподвижна.

Я заталкиваю конверт к себе в сумку.

Вскрывать чужую почту, а тем более воровать ее – федеральное преступление.

Но на самом-то деле я не краду. Кулон никогда не принадлежал Аманде.

Опускаю взгляд на письма, рассыпанные по полу. Я не могу рисковать и поднимать их, поэтому просто оставляю их лежать в таком виде. Может, она подумает, что это ветер сдул их со стола.

Тихо и медленно продвигаюсь к двери. Уже на выходе я оборачиваюсь на мать Аманды, одетую в бесформенное домашнее платье. Меня переполняет грусть. Бедная женщина потеряла мужа, а теперь и дочь. И, похоже, она потеряла и себя.

Она совершенно одинока.

Я хотела бы провести здесь несколько часов – убраться на веранде и принести ей стакан холодной воды. Это не искупит моей вины, но послужит своего рода извинением.

Я тихонько открываю дверь, вздрагивая от ее скрипа.

И выхожу на улицу, где воздух кажется свежее, чем на захламленной веранде со старым сэндвичем.

Я торопливо иду к машине, с каждым шагом ожидая окрика матери Аманды. Дрожащими руками достаю из сумки ключ.

И только открыв дверь, я понимаю, что оставила цветы на столе. Уже собираюсь рискнуть и вернуться за ними, когда слышу, как кто-то кричит:

– Здравствуйте!

Я поворачиваюсь, и сердце уходит в пятки. Женщина в джинсах и фланелевой рубашке, с короткими белыми волосами, стоит на коленях на своем садовом участке, недалеко от тротуара. Это соседка, которая живет прямо напротив.

Она встает и подходит ко мне, и я интуитивно делаю шаг назад.

– Вы подруга Аманды? Мы так расстроились, когда услышали эту ужасную новость.

Она явно хочет поговорить. Возможно, она даже наблюдала, как Аманда росла. Но я не могу вступать с ней в беседу.

– Простите, я жутко спешу, – говорю я, залезая в машину. – Приятно было познакомиться.

Помахав рукой в открытое окно, я отъезжаю. И вижу в зеркале заднего вида, как она смотрит мне вслед.

Повернув за угол – на слишком большой скорости, так, что колеса визжат, – я медленно выдыхаю. Проезжаю еще несколько кварталов, а потом съезжаю на обочину и лезу за телефоном.

«Я забрала из полиции кулон, – пишу я Кассандре и Джейн. – Буду рада отдать его вам в любое время!»

Убираю телефон и наживаю на педаль газа, на этот раз слабее.

Мне не удалось сдержать свою клятву насчет лжи дольше чем на десять минут.

Два месяца назад

– Мама, мне нужно идти, – сказала Аманда под вой сирены подъехавшей «Скорой». – Перерыв закончился.

Это было не так, но ей хотелось закончить разговор. От выпадов матери у Аманды все инстинктивно сжималось внутри. А сегодня ей хватало проблем поважнее, чем жалобы матери на соседского сына, который опять заблокировал ей проезд.

Аманда убрала телефон в карман униформы.

«Сейчас или никогда», – сказала она себе. Сердце екнуло.

Она вернулась обратно в больницу, пройдя сквозь автоматические двери.

Охранник в униформе кивнул ей.

– Жарко сегодня.

Ее передернуло – до нее не сразу дошло, что он имеет ввиду температуру на улице.

– Так жарко, что куры откладывают уже вареные яйца, – ответила она, прикладывая пропуск и проходя внутрь.

Она надеялась, охранник не заметит, как у нее трясутся руки.

Все казалось таким простым, когда она была в квартире у Джейн, сидя рядом с Кассандрой и чувствую на себе взгляды других девушек. Я могу сделать это, – предложила она. – Не проблема.

Ой, Аманда, ты лучшая, – ответила Кассандра и наклонилась, чтобы ее обнять. Аманда почувствовала на щеке ее мягкие волосы и вдохнула аромат шампуня Кассандры, в котором ощущались нотки розмарина и мяты. Аманда даже знала марку; как-то раз она заглянула в душевую и в аптечку Кассандры, чтобы узнать, какую косметику та использует.

До конца перерыва у Аманды оставалось пять минут.

«Я делаю это каждый день», – напомнила себе Аманда, заходя в кабинет, где хранился больничный запас наркотических лекарственных средств.

В других отделениях сестры обычно раздавали лекарства в определенные часы – в десять, в полдень, в два и так далее. А значит, за полчаса до этого времени в кабинете становилось оживленнее всего, потому что медсестры спешили собрать разные лекарства, необходимые пациентам.

Но в экстренной помощи дела обстояли иначе: тут все было непредсказуемо.