разрубит кость, покроет руки кровью, докажет, что ты – хозяин тела мертвого, докажет, что это тело мертво мертво мертво.

Чтобы выполнить свою задачу, Юко исполняется ненависти. Она полюбит меня снова, но не так, как раньше. То, о чем я попросила, невозможно простить до конца.

«Я не сделаю этого», – говорит сестра, прижимая мое мертвое тело к груди.

Юко хоронит меня под сосновым деревом, и я покоюсь почти что в мире. Я – как те семена, что падают слишком близко к корням матери, чтобы пустить собственные, и поэтому остаются гнить под ее сенью. Юко ложится там, где меня похоронила, и раскидывает руки в стороны. Она прижимает лицо к влажной земле. Мне так хочется притянуть ее к себе, но я сдерживаюсь. Я жду и жду, пока снова не стану частью земли: мои волосы вплетутся в корни сосны, мои руки станут руками притяжения – притяжения, которое может убить, но сейчас я использую его, чтобы обнять свою сестру крепко и нежно, как в детстве, кружу ее, и, хотя она не чувствует этого, я знаю, что мы всё еще играем.

«Я не сделаю этого», – говорит она, но все уже сделано.

Инишмор

На полпути к вершине крутого холма мы отдыхаем на известняковом уступе. Лейси на краю, болтает ногами, под ней полтора метра пустоты, длинная юбка-пейсли туго облегает бедра. Я сижу со скрещенными ногами поодаль; мне никогда не нравилась высота, даже такая невысокая, что Лейси говорит, что я боюсь низоты. С высоты все выглядит ненадежным. Камень может треснуть. Мое тело, не отличив мысль от команды, может исполнить это воображаемое падение – а я всегда воображаю, как падаю. Лейси об этом знает. Когда мы были маленькие, она мучила меня, повисая вниз головой с верхнего этажа кровати, ее длинная коса раскачивалась, как колокольный шнур. Смотри, Андреа, посмотри на меня.

Я жду, что она снова начнет меня дразнить, но этого не происходит. Мы осторожны друг с другом, ведем разговоры попроще. Лейси берет пачку M&M’s из нашего рюкзачка и высыпает в подол. Она отбирает красные и дает их мне, затем берет себе оранжевые. Поедание радуги как древний ритуал договора с сущим и жест примирения.

Напряг между нами начался из-за меня. Я разбудила Лейси сегодня утром, а она спряталась под колючее одеяло из хостела, и будто выключатель щелкнул: нам снова четырнадцать и шестнадцать, опаздываем в школу, папа в отключке на диване, мама уже давно в больнице на смене, а я за главную. Машина уже заведена и стоит у дома, лобовое стекло медленно оттаивает – подо льдом скоро появится вода, можно будет отламывать его большими кусками, как засохшую корочку на ране. «Сейчас уйду без тебя!», – кричу я, надеясь, что она поверит, и почти верю в это сама. Но никогда не добираюсь дальше первого перекрестка. И вот сегодня утром она валялась в кровати, выключатель щелкнул, и я стала сукой. Да, я понимала, что веду себя как сука, как сумасшедшая, наблюдала, как наблюдаю сама за собой, и думала: почему ты не вмешаешься и не успокоишь сама себя? Но я и не хотела: так взбесилась, что врезала по подушке рядом с ее головой, разве что не вытащила из кровати за волосы. Когда она приподнялась и спросила, что, блядь, со мной не так, я не нашла ответа.

А сейчас я закидываю в рот M&M’s. На ладони красные пятна. Хочу снова извиниться, сказать, что знаю, что мы уже взрослые, что никто больше не за главного. «Вот и не строй из себя главную», – скажет тогда Лейси.

Вместо этого я говорю:

– У меня ботинки так и не высохли.

Дождь шел четыре дня подряд: теперь наши рюкзаки пахнут плесенью, отсыревшая одежда свисает с двухэтажной кровати, а трусы и лифчики бесстыдно развеваются на сквозняке.

– А ты не поджимай так ноги. Подставь их солнцу. – Она вскидывает ноги в воздух.

Я выбрасываю ноги вперед, теперь пятки чуть нависают над краем выступа, а грязные мыски оказываются над узкой пыльной дорогой, разрезающей остров на две части. Над нами руины старого монастыря – скорее, даже груда камней. Мы заберемся на останки его стен, а затем вернемся в хостел. Завтра утром мы посетим Дун-Энгус, потом сядем на паром до Голуэя, проведем там пару ночей и закончим путешествие в Дублине. Фабрика Гиннесса, район Темпл-Бар, монастырь Глендалох. Я ставлю галочки в своем плане: хостелы, автобусы, полеты, бюджет на еду – длинный список дел, по которому нужно пройти до конца. В плане путешествия после окончания колледжа все схвачено. И убито. Скоро, слишком скоро я вернусь в свою старую комнату, родители спят дальше по коридору, запутавшись в собственных проблемах: ничего не изменилось, как будто и не уезжала. Я боюсь забыть о том, что это путешествие вообще было. В этом штука тех мест и людей, которых знаешь слишком хорошо, – предыдущая ты всегда ждет момента, чтобы затащить тебя обратно, подкрасться сзади и резким движением, пока не успела вскрикнуть, прижать ко рту вымоченную в формальдегиде тряпку. Когда я дома, я всегда настороже, всегда спиной к стене.

Так разворачивается поток моих мыслей, как леска с рыбой с шипением несется вниз по течению. Я опытная рыбачка. Я могу подсечь и смотать леску. Я живу в сегодняшнем дне. Земля мокрая; она потеет. Камень остается целым под моими длинными ногами. Ночью пятницы в пабе Джо Уэтти будет дискотека. Патрик и Лео, которые работают в хостеле, нас пригласили.

Лейси передает мне желтый M&M’s.

– Патрик милый, – говорю я.

– Патрик и правда милый. – Лейси поворачивается и смотрит на меня. – Лео думает, ты нравишься Патрику.

– Ну и что, – говорю я. Она ждет, что я скажу еще что-нибудь, и я хочу добавить, но во мне просыпается упрямство, которое я называю сохранением личных границ, но в основном это страх – боюсь сглазить или, что еще хуже, стушеваться. Молчание затягивается, она стряхивает кусочки конфет со своей юбки и встает так резко, что я прошу ее быть осторожнее, хоть и зареклась так не делать.

Ожидая, пока кончится дождь, мы только и делали, что играли в скрабл с Ребой. Картонное поле для игры в хостеле очень древнее: расслаивается на местах складок, буквы пожелтели, как старые зубы. Каждый день, закончив убирать после завтрака и выметать пыль из трещин в полу, к нам присоединялись Патрик и Лео.

Ребе шестьдесят, она