растворяется за спиной, свет его тоже меркнет. Я слышу сверчков, ветер и волны – и ничего больше. Дорога к дому кажется гораздо длиннее, чем была днем. Когда я наконец вижу хостел, кто-то сидит возле него, и я уверена, что это Лейси. Я перехожу на бег.

– Привет, – говорит она. Это Реба.

– Лейси здесь? – спрашиваю я, и она кивает. – С ней все хорошо?

Реба снова кивает. Я чувствую такое облегчение, что на секунду даже перестаю злиться.

– Она немного перепила, – говорит Реба.

Я собираюсь войти внутрь, но Реба меня останавливает.

– Она спит. Пусть отдохнет. Налей себе стакан воды и посиди со мной. Я уже не сплю как раньше, мне нужна компания.

Мне хочется войти в нашу комнату и разбудить Лейси, наорать на нее за то, что она меня кинула, и обнимать ее, пока не выжму из нас обеих эти последние тридцать минут. Хочется проверить, не спит ли она на спине, задыхаясь в собственной блевотине. Но Реба даже не смотрит на меня, будто знает, что я сделаю так, как она сказала. Когда я возвращаюсь с большим стаканом воды, она все еще смотрит в небо.

– Выпей всю, – говорит она. – Потом возьми еще стакан. Вода – самое то. Похмелье тебе ни к чему, когда вы, девочки, утром пойдете к Дун-Энгусу.

– Я не пьяна, – говорю я, и это кажется правдой. Я испугала весь алкоголь прочь из своего тела.

– Помню, как впервые пошла к Дун-Энгусу. Знаешь, на что он похож? На три каменные подковы у обрыва, одна внутри другой, каждая больше предыдущей.

Я видела фотографии. Знаю, что это скалы высотой в девяносто метров. Что строительство крепости началось в 1200-х годах нашей эры. Что куски этой крепости отваливаются и падают в море, когда скалы размывает приливом.

– Когда я пришла, там не было туристических штучек, которые ты увидишь сейчас. Музея. Магазина с сувенирами, господи ты боже мой. – Она качает головой. – Но когда проходишь мимо всего этого, там все так же, как раньше. Забора нет. Лазай где хочешь. Но камни скользкие.

– Кто-нибудь срывается? – спрашиваю я.

Она смотрит на меня, как будто это странный вопрос.

– Вроде нет, – говорит она.

Я допиваю воду.

– Почему вы уехали с острова в первый раз? – спрашиваю я. – После того, как пробыли тут столько времени?

Она отвечает сразу, как будто ответ давно у нее наготове:

– Думаю, за год романтика слегка выветрилась. Жить здесь было тяжело. И, как говорится, – она трясет рукой, пока та не приземляется ей на ногу, как мотылек, – куда бы ты ни шла – ты уже там. – Она смеется про себя, будто это шутка. – Понимаешь?

Нет, не понимаю. По крайней мере, не хочу понимать. У меня все еще есть надежда. Может, если я останусь здесь с Патриком и Лео, я стану другой, появится новая я и заменит меня предыдущую.

«Пойду сменю рубашку», – говорила я, торопясь в свою комнату в тех редких случаях, когда отец возвращался домой и говорил, что мы все вместе едем обедать.

«Ну уж что-то в тебе поменять пора!» Старая шутка, которая всегда вызывала у него смех.

– Патрик хочет, чтобы я осталась здесь работать, – говорю я. Но не упоминаю, что он мог уже поменять свое мнение. А если не поменял и я соглашусь, мы, без сомнения, проведем все лето, занимаясь сексом, потому что как иначе, если я приму его предложение? Я думаю о нем: как он сидит на стене, держит мое лицо в своих руках – у него теплые руки и сладкая слюна. Думаю о том, как он смотрит на меня со смесью непонимания и опаски – ненавижу такие взгляды. Теперь, когда мне легче и темнота – это всего лишь темнота, мне становится стыдно. Теперь, когда он увидел меня такой, я не хочу его больше видеть. Я снова слишком много думаю, вот и все. Пытаюсь освободиться. Почему я всегда представляю, как падаю?

– Наверное, мне стоит закончить путешествие вместе с Лейси, – говорю я, – отправиться домой и найти нормальную работу.

– Она не ребенок, – отвечает Реба, и она не имеет в виду ничего плохого, но звучит это в точности как то, что сказала бы сама Лейси, и мне кажется, что они обо мне говорили.

– Я знаю, что она не ребенок, – огрызаюсь я: злость на Лейси переходит на Ребу. Не нужно быть ребенком, чтобы в ком-то нуждаться, хочется сказать мне, но это звучит слишком по-детски или как строчки из какой-то плохой песни. И все-таки я для Лейси и есть этот «кто-то», а она – для меня, как кость и мышцы. Сухожилия, вдруг вспоминаю я. Сухожилия связывают мышцы и кости.

– Чи тут вообще ни при чем, – говорю я. Мысли разлетаются, как связка воздушных шариков. Реба заставляет пообещать, что я выпью еще стакан воды.

В комнате я переворачиваю Лейси с живота на бок и вынимаю прядь волос у нее изо рта. Слушаю ее дыхание. Хочу разбудить, но не бужу. Я представляю Ребу: ее длинные пальцы расплетают косу моей сестры, причесывают ей волосы и плетут косу заново, как делала наша мать. Только вот мама всегда затягивала наши косы слишком туго, как будто думала, что мы попадем в торнадо, будто знала, что пройдет еще два дня, прежде чем снова найдется время сделать нам прическу. В конце концов я научилась вполне прилично заплетать нам косы сама. Но к тому моменту мы уже были слишком взрослыми.

Когда я просыпаюсь утром, Лейси уже нет в комнате. Ее рюкзак на кровати, полностью собранный, рядом лежит сложенное постельное белье. Я представляла, что разбужу сестру мягко, совсем не так, как вчера, уважая наше похмелье; может, даже попрошу Лео, чтобы он разрешил мне принести кофе в комнату. Она бы села в кровати, но оставила бы ноги под одеялом. Протерла бы глаза, благодарная за кофе, и я бы устроилась на полу около кровати, скрестив ноги, и рассказала бы все о Патрике, и мы бы решили, что же мне делать. Она бы помогла мне придумать план. Но теперь все движется слишком быстро. Теперь все так, будто она уже знает наперед и заранее показывает, каково мне будет без нее. Снимая белье с кровати, я слушаю тишину и говорю себе, что она вовсе не тихая, а заполнена птичьими песнями, кваканьем лягушек и далеким мычанием.

В столовой сидят Реба и Лейси, и, когда я подсаживаюсь к ним, беседа замолкает. Мне стоит поговорить с