Потоптавшись вокруг тайника еще минут пять, мы, наконец, решили выбираться из этого оврага. Люк замаскировали листьями, привели в порядок полянку вокруг, Борис собрал свои инструменты, и мы двинулись в сторону Раменок. Дождь сменился мелкой моросью, все основательно промокли, я непроизвольно вздрагивал, когда холодные капли с веток попадали за шиворот.

Мы прошагали уже очень прилично, углубившись в долину, и силуэты далеких зданий приблизились и стали более четкими. Неожиданно путь нам преградил какой-то широкий извилистый ручей с топкими берегами, впадавший в Сетунь. Пришлось обходить его, отклоняясь влево. Борис, раздраженный непогодой, а более всего неудачей с люком, матерился, попадая ногами в лужи. Паганель невозмутимо шагал первым, изредка сверяясь с картой.

- Твою мать! - Борис в очередной раз поскользнулся в жидкой глине. - Когда наконец кончатся эти долбаные джунгли?

Максим Кузьмич отозвался, что во всем нужно искать положительные стороны: во-первых, еще Ницше говорил, что «все, что меня не убивает, делает меня сильнее», во-вторых, отсутствие результата - тоже результат, а в третьих, чудесная прогулка по столь живописным местам пойдет всем на пользу.

Я молчал, но внутренне склонялся к мнению Бориса. Я промок, замерз, а «живописная местность», по которой мы пробирались, представляла собой заросли бурьяна и колючих кустов шиповника и боярышника вперемешку с кучами мусора. Мало того - все это довольно мерзко пахло, видимо, мокрым навозом, а под ногами чавкало, как в болоте. В гробу я видал такие прогулки, полезные для здоровья!

Надежда выбраться в цивилизованные места окончательно оставила нас еще через полчаса. Даже оптимист Паганель не выдержал и в эмоциональной форме прошелся по поводу населения окрестных районов, которое, правду сказать, отличалось повышенным бесстыдством - какую только дрянь они не бросали в этот овраг! Хуже было лишь вчера, когда мы лазили в подземных лабиринтах, но об этом мы предпочитали не вспоминать…

Вдруг Борис, шедший теперь первым, остановился и поднял руку, мол, тихо… Мы замерли, прислушиваясь. Впереди разговаривали. Ветерок принес запах костра и какой-то походной еды. Справа от нас высились мокрые прибрежные кусты и журчал невидимый за ними ручей, судя по карте, бывший речкой Раменкой. Дымком тянуло слева, оттуда же слышались и голоса. Тропинка, если так можно назвать грязную канавку, по которой мы шли, тоже сворачивала влево. Паганель нарушил наше молчание:

- Что ж, все равно другой дороги нет! Пойдемте, друзья! Авось, нам подскажут дорогу!

«Не надо „авосей“!» - подумал я, вспомнив Николенькино: «Авось, свидимся!». И ведь как в воду глядел…

Мы прошагали еще с полминуты и вышли на вытянутую поляну. В ее дальнем конце, под корявой раскидистой березой, укрывшись от дождя навесом из пленки, сидели люди, грязные и оборванные, человек десять. Они расположились на старых ящиках, окружив потрескивающий костерок, над которым примостилось сильно закопченное ведро, бурлившее и шипевшее своим содержимым.

Нас заметили. Один из сидевших поднялся и ушел, не оглядываясь. Разговоры смолкли. В полной тишине, нарушаемой лишь треском дров и звуками падающих капель, мы приблизились шагов на пять и остановились.

Одетые в живописные лохмотья, люди у костра молча глядели на нас. Их обветренные, красные физиономии, в основном грязные и замурзанные, не выражали никаких эмоций.

Паганель кашлянул и обратился к сидевшим:

- Доброго вам здоровья! Не подскажите, как нам лучше выбраться из этого… м-м-м… оврага?

Никакой реакции. С одного из ящиков все так же молча поднялась человеческая фигура, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся женщиной. Ее заплывшее лицо украшали два внушительных синяка. Она подошла к костру и куском проволоки помешала варево. Я заметил в кипящих бурунах синие скрюченные когтистые ноги какой-то птицы, явно не курицы. От сидящих тянуло совершенно специфическим, ни с чем не сравнимым ароматом, и я почувствовал рвотные позывы.

Сзади раздался шорох. Мы обернулись - из кустов на тропинку, по которой мы пришли, вышел мужик в грязной искусственной шубе, в кепке и с лопатой в руках. Он утвердил лопату между ног, оперся о черенок и замер, глядя на нас бесцветными голубыми глазами.

«Ну, все, влипли! - подумал я, почувствовав, как ноги становятся ватными, а сердце начинает гулко стучать в ушах. - Сейчас нас тут забьют лопатами, а потом ими же и закопают! И никто не узнает…»

Борис, словно подслушав мои мысли, невесело пробормотал:

- Наверное, они хотят нас съесть! - и принялся расстегивать куртку, как заправский драчун.

Паганель снова обратился к сидящим:

- Вы поймите, мы не из милиции! Мы, кажется, просто заблудились…

Договорить ему не удалось. Бомжи бросились на нас, все, скопом, с какой-то странной яростью, матерясь и завывая. Тот, сзади, с лопатой, ухватил свой инструмент двумя руками и в два прыжка оказался у Максима Кузьмича за спиной, с хаканьем занося лопату для удара, грозящего развалить ученого напополам. Паганель быстрым движением выхватил пистолет, развернувшись к лопатоносцу вполоборота. Сухо клацнул предохранитель, и сразу же грохнул выстрел. Паганель стрелял почти в упор, с полутора метров, тугая синеватая струя газа буквально отбросила бомжа, он выронил свое оружие, покачнулся, но и не думал парализововаться. Выхватив из-за голенища резинового сапога короткий нож, бомж с криком: «Убью, сука!», снова бросился на Паганеля.

Тут навалились и на нас. Борис, пригнувшись, поймал ближнего из нападавших за руку, как-то хитро вертанул, раздался хруст, и человек с воплем покатился по мокрой траве. Напротив меня в тот же миг оказался жилистый, еще не старый, лысоватый бомж в камуфлированном ватнике. Палкой, зажатой в грязной руке, он издали звезданул в меня, целясь в голову: «На-а, козлина!» Я чудом увернулся, готовясь встретить противника. Разные приемчики мне изучать не приходилось, но первый разряд по гребле я имел и на силу в руках никогда не жаловался. Гораздо сложнее для меня был психологический барьер - ударить человека первым я просто не мог! Однако меня словно подтолкнуло что-то в глазах моего противника. Бей, а то убьют! Я издал какой-то дикий первобытный клич и со всей дури врезал кулаком, попав нападавшему в голову, при этом здорово отбил костяшки. Бомжа как ветром сдуло! Он с глухим стоном рухнул под ноги дерущимся, но на его месте тут же возник второй, сбоку полезли еще, и мне пришлось несладко. Даже фингалистая бабка ввязалась в драку!

Краем глаза я заметил, что Борис справляется неплохо, валяя своих противников, как мешки с дерьмом. Паганеля я не видел, он был где-то за спиной, но два выстрела дали мне понять, что он тоже держится.

Я выключил еще одного, саданув его ногой в промежность, но против меня осталось целых пятеро, не считая поварихи! Мне уже здорово досталось, удары бомжей сыпались градом, левый глаз заплывал, губы были разбиты, из носа текла кровь, а в голове зашумело, как недавно в метро.

Бомжи теснили меня, и я отходил, отмахиваясь, все дальше и дальше, как вдруг мне под ноги попалась та самая лопата, потерянная зашедшим с тылу бомжом после первого выстрела Паганеля. Это и решило все дело. Выбрав момент, я нагнулся, ухватился двумя руками за черенок… Удары обрушились на мою спину, бока, шею и голову. Бомжи поняли, что если меня сейчас не завалить, не сбить с ног, то им придется туго. С садистскими криками, матом и воем меня били все сильнее и ожесточеннее, кто-то повис сбоку, впившись мне зубами в ухо и обдав смрадом перепревшего пота, мочи и кала. От омерзения и боли в глазах у меня помутилось, и в следующую секунду я выпрямился…