Дело с интуристским бюро уладилось по телефону снеобыкновенной, поразившей председателя, быстротою. Оказалось, что там ужезнают о намерении господина Воланда жить в частной квартире Лиходеева и противэтого ничуть не возражают.

– Ну и чудно! – орал Коровьев.

Несколько ошеломленный его трескотней, председатель заявил,что жилтоварищество согласно сдать на неделю квартиру N 50 артисту Воланду сплатой по... – Никанор Иванович замялся немножко и сказал:

– По пятьсот рублей в день.

Тут Коровьев окончательно поразил председателя. Воровскиподмигнув в сторону спальни, откуда слышались мягкие прыжки тяжелого кота, онпросипел:

– За неделю это выходит, стало быть, три с половиной тысячи?

Никанор Иванович подумал, что он прибавит к этому: «Ну иаппетитик же у вас, Никанор Иванович!» – но Коровьев сказал совсем другое:

– Да разве это сумма! Просите пять, он даст.

Растерянно ухмыльнувшись, Никанор Иванович и сам не заметил,как оказался у письменного стола, где Коровьев с величайшей быстротой иловкостью начертал в двух экземплярах контракт. После этого он слетал с ним вспальню и вернулся, причем оба экземпляра оказались уже размашисто подписаннымииностранцем. Подписал контракт и председатель. Тут Коровьев попросил расписочкуна пять...

– Прописью, прописью, Никанор Иванович!.. Тысяч рублей, – исо словами, как-то не идущими к серьезному делу: – Эйн, цвей, дрей! – выложилпредседателю пять новеньких банковских пачек.

Произошло подсчитывание, пересыпаемое шуточками иприбаутками Коровьева, вроде «денежка счет любит», «свой глазок – смотрок» ипрочего такого же.

Пересчитав деньги, председатель получил от Коровьва паспортиностранца для временной прописки, уложил его, и контракт, и деньги в портфель,и, как-то не удержавшись, стыдливо попросил контрамарочку...

– О чем разговор! – взревел Коровьев, – сколько вамбилетиков, Никанор Иванович, двенадцать, пятнадцать?

Ошеломленный председатель пояснил, что контрамарок ему нужнатолько парочка, ему и Пелагее Антоновне, его супруге.

Коровьев тут же выхватил блокнот и лихо выписал НиканоруИвановичу контрамарочку на две персоны в первом ряду. И эту контрамарочку переводчиклевой рукой ловко всучил Никанору Ивановичу, а правой вложил в другую рукупредседателя толстую хрустнувшую пачку. Метнув на нее взгляд, Никанор Ивановичгусто покраснел и стал ее отпихивать от себя.

– Этого не полагается... – бормотал он.

– И слушать не стану, – зашипел в самое ухо его Коровьев, –у нас не полагается, а у иностранцев полагается. Вы его обидите, НиканорИванович, а это неудобно. Вы трудились...

– Строго преследуется, – тихо-претихо прошептал председательи оглянулся.

– А где же свидетели? – шепнул в другое ухо Коровьев, – явас спрашиваю, где они? Что вы?

И тут случилось, как утверждал впоследствии председатель,чудо: пачка сама вползла к нему в портфель. А затем председатель, какой-торасслабленный и даже разбитый, оказался на лестнице. Вихрь мыслей бушевал унего в голове. Тут вертелась и вилла в Ницце, и дрессированный кот, и мысль отом, что свидетелей действительно не было, и что Пелагея Антоновна обрадуетсяконтрамарке. Это были бессвязные мысли, но в общем приятные. И тем не менеегде-то какая-то иголочка в самой глубине души покалывала председателя. Это былаиголочка беспокойства. Кроме того, тут же на лестнице председателя, как удар,хватила мысль: «А как же попал в кабинет переводчик, если на дверях была печать?!И как он, Никанор Иванович, об этом не спросил?» Некоторое время председатель,как баран, смотрел на ступеньки лестницы, но потом решил плюнуть на это и немучить себя замысловатым вопросом.

Лишь только председатель покинул квартиру, из спальни донессянизкий голос:

– Мне этот Никанор Иванович не понравился. Он выжига и плут.Нельзя ли сделать так, чтобы он больше не приходил?

– Мессир, вам стоит это приказать!.. – отозвался откуда-тоКоровьев, но не дребезжащим, а очень чистым и звучным голосом.

И сейчас же проклятый переводчик оказался в передней,навертел там номер и начал почему-то очень плаксиво говорить в трубку:

– Алло! Считаю долгом сообщить, что наш председательжилтоварищества дома номер триста два-бис по Садовой, Никанор Иванович Босой,спекулирует валютой. В данный момент в его квартире номер тридцать пять ввентиляции, в уборной, в газетной бумаге четыреста долларов. Говорит жилецозначенного дома из квартиры номер одиннадцать Тимофей Квасцов. Но заклинаюдержать в тайне мое имя. Опасаюсь мести вышеизложенного председателя.

И повесил трубку, подлец.

Что дальше происходило в квартире N 50, неизвестно, ноизвестно, что происходило у Никанора Ивановича. Запершись у себя в уборной накрючок, он вытащил из портфеля пачку, навязанную переводчиком, и убедился втом, что в ней четыреста рублей. Эту пачку Никанор Иванович завернул в обрывокгазеты и засунул в вентиляционный ход.

Через пять минут председатель сидел за столом в своеймаленькой столовой. Супруга его принесла из кухни аккуратно нарезаннуюселедочку, густо посыпанную зеленым луком. Никанор Иванович налил лафитничек,выпил, налил второй, выпил, подхватил на вилку три куска селедки... и в этовремя позвонили, а Пелагея Антоновна внесла дымящуюся кастрюлю, при одномвзгляде на которую сразу можно было догадаться, что в ней, в гуще огненногоборща, находится то, чего вкуснее нет в мире, – мозговая кость.

Проглотив слюну, Никанор Иванович заворчал, как пес:

– А чтоб вам провалиться! Поесть не дадут. Не пускай никого,меня нету, нету. Насчет квартиры скажи, чтобы перестали трепаться. Через неделюбудет заседание...

Супруга побежала в переднюю, а Никанор Ивановичразливательной ложкой поволок из огнедышащего озера – ее, кость, треснувшуювдоль. И в эту минуту в столовую вошли двое граждан, а с ними почему-то оченьбледная Пелагея Антоновна. При взгляде на граждан побелел и Никанор Иванович иподнялся.

– Где сортир? – озабоченно спросил первый, который был вбелой косоворотке.

На обеденном столе что-то стукнуло (это Никанор Ивановичуронил ложку на клеенку).

– Здесь, здесь, – скороговоркой ответила Пелагея Антоновна.

И пришедшие немедленно устремились в коридор.