В этот самый момент в кабинет вошла женщина в форменнойкуртке, в фуражке, в черной юбке и в тапочках. Из маленькой сумки на поясеженщина вынула беленький квадратик и тетрадь и спросила:

– Где тут Варенуха? Сверхмолния вам. Распишитесь.

Варенуха чиркнул какую-то закорючку в тетради у женщины, илишь только дверь за той захлопнулась, вскрыл квадратик.

Прочитав телеграмму, он поморгал глазами и передал квадратикРимскому.

В телеграмме было напечатано следующее: «Ялты Москву Варьетесегодня половину двенадцатого угрозыск явился шатен ночной сорочке брюках безсапог психический назвался Лиходеевым директором Варьете молнируйте Ялтинскийрозыск где директор Лиходеев».

– Здравствуйте, я ваша тетя! – воскликнул Римский и добавил:– Еще сюрприз!

– Лжедмитрий, – сказал Варенуха и заговорил в трубкутелефона: – Телеграф? Счет Варьете. Примите сверхмолнию... Вы слушаете? «Ялта,угрозыск... Лиходеев Москве финдиректор Римский»...

Независимо от сообщения о Ялтинском самозванце, Варенухаопять принялся по телефону разыскивать Степу где попало и, натурально, нигдеего не нашел. Как раз тогда, когда Варенуха, держа в руках трубку, раздумывал отом, куда бы ему еще позвонить, вошла та самая женщина, что принесла и первуюмолнию, и вручила Варенухе новый конвертик. Торопливо вскрыв его, Варенухапрочитал напечатанное и свистнул.

– Что еще? – нервно дернувшись, спросил Римский.

Варенуха молча подал ему, телеграмму и финдиректор увидел вней слова: «Умоляю верить брошен Ялту гипнозом Воланда молнируйте угрозыскуподтверждение личности Лиходеев».

Римский и Варенуха, касаясь друг друга головами,перечитывали телеграмму, а перечитав, молча уставились друг на друга.

– Граждане! – вдруг рассердилась женщина, – расписывайтесь,а потом уж будете молчать сколько угодно! Я ведь молнии разношу.

Варенуха, не спуская глаз с телеграммы, криво расчеркнулся втетради, и женщина исчезла.

– Ты же с ним в начале двенадцатого разговаривал потелефону? – в полном недоумении заговорил администратор.

– Да смешно говорить! – пронзительно закричал Римский, –разговаривал или не разговаривал, а не может он быть сейчас в Ялте! Это смешно!

– Он пьян... – сказал Варенуха.

– Кто пьян? – спросил Римский, и опять оба уставились другна друга.

Что телеграфировал из Ялты какой-то самозванец илисумасшедший, в этом сомнений не было; но вот что было странно: откуда жеЯлтинский мистификатор знает Воланда, только вчера приехавшего в Москву? Откудаон знает о связи между Лиходеевым и Воландом?

– «Гипнозом...» – повторял Варенуха слово из телеграммы, –откуда же ему известно о Воланде? – он поморгал глазами и вдруг вскричалрешительно: – Да нет, чепуха, чепуха, чепуха!

– Где он остановился, этот Воланд, черт его возьми? –спросил Римский.

Варенуха немедленно соединился с интуристским бюро и, кполному удивлению Римского, сообщил, что Воланд остановился в квартиреЛиходеева. Набрав после этого номер Лиходеевской квартиры, Варенуха долгослушал, как густо гудит в трубке. Среди этих гудков откуда-то издалекапослышался тяжкий, мрачный голос, пропевший: «...скалы, мой приют...» – иВаренуха решил, что в телефонную сеть откуда-то прорвался голос из радиотеатра.

– Не отвечает квартира, – сказал Варенуха, кладя трубку нарычаг, – попробовать разве позвонить еще...

Он не договорил. В дверях появилась все та же женщина, иоба, и Римский и Варенуха, поднялись ей навстречу, а она вынула из сумки уже небелый, а какой-то темный листок.

– Это уже становится интересно, – процедил сквозь зубыВаренуха, провожая взглядом поспешно уходящую женщину. Первый листком овладелРимский.

На темном фоне фотографической бумаги отчетливо выделялисьчерные писаные строки:

«Доказательство мой почерк моя подпись молнируйтеподтверждение установите секретное наблюдение Воландом Лиходеев».

За двадцать лет своей деятельности в театрах Варенуха видалвсякие виды, но тут он почувствовал, что ум его застилается как бы пеленою, и онничего не сумел произнести, кроме житейской и притом совершенно нелепой фразы:

– Этого не может быть!

Римский же поступил не так. Он поднялся, открыл дверь,рявкнул в нее курьерше, сидящей на табуретке:

– Никого, кроме почтальонов, не впускать! – и запер кабинетна ключ.

Затем он достал из письменного стола кипу бумаг и началтщательно сличать жирные, с наклоном влево, буквы в фотограмме с буквами вСтепиных резолюциях и в его же подписях, снабженных винтовой закорючкой.Варенуха, навалившись на стол, жарко дышал в щеку Римского.

– Это его почерк, – наконец твердо сказал финдиректор, аВаренуха отозвался, как эхо:

– Его.

Вглядевшись в лицо Римского, администратор подивилсяперемене, происшедшей в этом лице. И без того худой финдиректор как будто ещеболее похудел и даже постарел, а глаза его в роговой оправе утратили своюобычную колючесть, и появилась в них не только тревога, но даже как будтопечаль.

Варенуха проделал все, что полагается человеку в минутывеликого изумления. Он и по кабинету пробежался, и дважды вздымал руки, какраспятый, и выпил целый стакан желтоватой воды из графина, и восклицал:

– Не понимаю! Не по-ни-ма-ю!

Римский же смотрел в окно и напряженно о чем-то думал.Положение финдиректора было очень затруднительно. Требовалось тут же, не сходяс места, изобрести обыкновенные объяснения явлений необыкновенных.

Прищурившись, финдиректор представил себе Степу в ночнойсорочке и без сапог влезающим сегодня около половины двенадцатого в какой-тоневиданный сверхбыстроходный самолет, а затем его же, Степу, и тоже в половинедвенадцатого, стоящим в носках на аэродроме в Ялте... черт знает что такое!

Может быть, не Степа сегодня говорил с ним по телефону изсобственной своей квартиры? Нет, это говорил Степа! Ему ли не знать Степиногоголоса! Да если бы сегодня и не Степа говорил, то ведь не далее чем вчера, подвечер, Степа из своего кабинета явился в этот самый кабинет с этим дурацким договороми раздражал финдиректора своим легкомыслием. Как это он мог уехать или улететь,ничего не сказав в театре? Да если бы и улетел вчера вечером, к полуднюсегодняшнего дня не долетел бы. Или долетел бы?