Просто корабельные доски, частично обуглившиеся к берегу прибило, от волн по камню набережной постукивают. И их так много, что жутко становится от осознания, сколько лодок разрушено, сколько людей утонуло. На протяжении километра вся береговая линия усыпана. В двух сотнях метрах слева — спуск, где уже люди возятся, что–то достают.

— Японская древесина, — прокомментировал один гусар угрюмо.

— Да что там у них стряслось? — Ахают другие.

— Даже ротмистр не знает…

— А вы чьих будете, сударь? — Обратились уже ко мне. — Форма не гусарская, а седло с символикой нашего полка.

— Князь Сабуров Андрей Константинович, — представился и дальше любезно объяснился: — второй эскадрон шестого хабаровского полка у меня в поместье лагерем встал, ротмистр Илларион Грибоедов выделил мне эту лошадь на поездку. Прошу заметить, с возвратом.

— А, барин, виноват…

— А чего вы барин, на паровозе не уехали отсюда? Любопытствуете?

Вопросами сыплют, а сами смеются. Разит, как от выпивших, перебивая запах табака. Аж тошно.

— Я по делу, — отвечаю, смутившись.

— Да мы тоже, — смеются.

— Выживший! — Раздаётся пронзительное со стороны полиции метрах в тридцати от нас.

Полицейские побежали к спуску в обход. А гусары мундиры поскидывали с сапогами и так полезли через перила. Верёвка откуда–то нашлась страховочная. Вроде разгильдяи на вид, а в таких ситуациях без шуток всё делают быстро и решительно, воды не побоявшись.

Вытащили выжившего быстрее, чем полицейские оббежали. На набережной растормошили его.

Как и ожидалось, выжившим оказался японский рыбак, который за доску уцепился, с ней и приплыл. А нет, даже не уцепился, привязали его. Совсем ещё пацан, лет четырнадцати. Мелкий, худой, в лохмотьях. Одно ухо разорвано.

Дрожит весь, зуб на зуб не попадает. Гусары кителем укрыли. Воды питьевой во фляге для него нашли.

— Кебо, наио, ёкай, — твердит всё без остановки со взглядом отрешённым.

— Да чего он всё бормочет, — посмеиваются гусары.

— Заговор, предательство, монстры, — перевёл подскочивший полицейский с ужасом в глазах.

Гусары переглянулись, посерьёзнев. Попробовали допросить, не реагирует.

Не став задерживаться, с бешеным сердцем я запрыгнул на коня и двинул к постоялому двору Румянцевых. Мысли в голову полезли дурные. А что если униженные японские правители под гнётом нашей Империи решились с оргалидами договориться? И сумели–таки найти общий язык.

Бред полный, не может быть такого.

Понятия не имея, где эта улица Аврора, я проскакал по набережной, где встретил целых два красивых экипажа. Не постеснялся кучеров спросить, чьи это кареты и как добраться до нужной улицы. Рынок центральный обогнул, народа сильно поубавилось, как и на улицах. На высотах артиллеристы возятся, орудия размещают, рабочие строят инженерные заграждения.

Вышел к колонне повозок с сибирскими казаками, идущими навстречу, пришлось посторониться и ждать, пока проедут. И конные, и пешие. В зелёных и болотного цвета кителях в синих штанах с красными полосами по швам, околыши светлых фуражек тоже красные. Все с винтовками и ранцами, набитыми до отказа. Станковые пулемёты Максима везут, боеприпасы, судя по ящикам и провизию. Лица серьёзные, матёрые. Вроде нет у нас войны масштабной, а эти, как с неё уже. Рота минимум прошла в сторону острова Русский.

Центральную площадь обогнул, где караулы выставленные полицией всех гражданских заворачивают. Краем глаза несколько мехаров заметил, стоящих в покое. Среди них и чёрный. Скорее всего, тот самый, на котором барышня резвая катается. Уверен, ибо цвет совершенно нетипичный для меха–гвардии. Да, точно её. Герб, символика, царапины.

Раз приближённая здесь. Значит, и сама Небесная где–то в городе. Если не в здании администрации сидит. Вздохнул глубоко, уздцы сжал и дальше поехал, поддав в бока.

Выехал на улицы, где оргалиды разрушения чинили. Не так уж и рьяно всё обратно строится. Дома так и стоят разрушенными, не везде погорелые завалы убраны. Шныряет по ним простой люд, копошится в углях и собирает что–то. Видимо, ценности пытаются найти.

Нашёлся дедушка на лавке невозмутимо сидящий и мудрый на вид, который мне правильно подсказал, куда ехать. Понял запоздало, что он у руин своих сидит. Вернулся и дал ему десять копеек на хлеб.

На развилке улицу припомнил. В одну сторону — Румянцевы, а в другую — училище прямо за холмом. Стоило бы съездить, да расспросить, в каком госпитале товарищи. Кто–то же должен был выжить. Покружил коня и двинул по прежнему пути.

Очередная улица и поворот. Оказалось, на окраине города доходный дом Румянцевых стоит, только со стороны западного въезда, ближе к вокзалу. В общем, на богатой улице, где спрос хороший.

Одно смущает, где–то за домами полицейские в свисток свистят, видимо, гоняются за кем–то. Пару выстрелов хлопнуло, лошадь ржанула, и всё стихло. Похоже, поймали.

Двор нараспашку, гусарские лошади в стойле. Обер–офицеры в таверне по соседству гуляют, через окна слышно. А здесь работницы хлопочут, как ни в чём не бывало простыни белые развешивают на заднем дворе. Женщина с руками толстыми колонку колодезную качает, вёдра наполняя. Лет тридцать, кровь с молоком, как гусары шутили на днях.

К ней и подъехал на лошади.

— Доброго дня, сударыня, не подскажите, это постоялый двор Румянцевых? — Поинтересовался с седла важновато.

Посмотрела снизу–вверх, щурясь. Щёки красные с ямочками, в улыбке расплылась.

— Ну Румянцевых, и что?

Понятно, деревенская попалась.

— Не знаете, как Татьяну Румянцеву отыскать?

— А вы из этих, поклонников её, — выпалила и руки на бока поставила. — Поздно, милый барин. Два дня как уехала на паровозе твоя барышня. Да и всё графское семейство при ней, бросив нас на произвол.

— В Хабаровск?

— Да, в своё именье на Виноградовке.

Ответу и рад, ведь жива. Но всё равно тоска на сердце. Быть может, нам стоило объясниться.

— А Олег Сергеевич Румянцев с ними? — Спросил я про её брата.

— Ох, беда, — погрустнела сразу. — Нашего смелого барина в Иркутск ещё