— Тогда землянок накопаем и благоустроим, — подшучивает дед. — Будем жить, как партизане.

Беспокойство витает в воздухе вместе с дымом от угля, что порой сюда тонкими струями запаха доходит.

Потоки уезжающих из города людей поубавились. Зато въезжающих военных только растут. Уж и телеги с орудиями потянулись по главной магистрали. В заливах в связке с дирижаблями дежурят целые эскадры броненосцев, заблокировав морской путь гражданским судам.

На железнодорожном вокзале ажиотаж не утихает, толпы народа желают уехать на поезде, но железнодорожная линия под военные эшелоны занята, расписание скудное: один поезд в день только под гражданских выделяется. А прибывает по три вместе с новыми батальонами солдат из западной части Империи, артиллерийскими орудиями и провизией. И никого из властей уже не колышет вызываемая тем самым паника.

Сложилось впечатление, что к настоящей войне готовимся. Фёдор, пока шастал по рынкам, слухов немало насобирал, некоторые такие страшные, что волосы дыбом. Будто Японию оргалиды уже, как США оккупировали, разбив там наши колониальные войска. Захватили новый плацдарм и теперь готовятся высаживаться на наш полуостров и другие приморские города.

После полудня ко мне ротмистр кавалерийский пожаловал в мундире красивом с клёпками и шнурами золотыми. А за ним и целый отряд бравых гусар набежал.

Лошади заржали беспокойно, я и выскочил с винтовкой из–за сарая в одной рубахе. А этим хоть бы что, усы с завитушками, глаза горят, лошади кружат их и копытами бьют у забора.

Как назло Фёдор в отлучке, с ним намного спокойнее. Но я иду навстречу, негоже выказывать невежество.

— Командир второго эскадрона шестого хабаровского полка ротмистр Илларион Грибоедов! — Представился с седла темноволосый худощавый мужчина лет сорока. — С кем имею честь?

С Хабаровска? Ого. Шестьсот пятьдесят километров проскакали.

— Князь Сабуров Андрей Константинович, — представился в свою очередь, убирая винтовку за спину и рассматривая с интересом расписные декором чёрные ножны сабель.

— Я ж говорил! — Раздалось сбоку радостное, и выехал на видное место ещё один гусар. Этот повзрослее командира. Прапорщик, судя по погонам. С одним белым глазом и шрамом на щеке глубоким под ним.

С коня слез и, за забор уздцы зацепив, через калитку без спроса прошёл, как к себе домой.

— Это ж я, дядя Сашка, гусар Азаров! — Воскликнул и полез обниматься с радостным смехом.

Опешил, заметив, что другие гусары стали спрыгивать. Обнял меня, в обе щёки расцеловал.

Стою, как дурак.

— Не узнал⁇ Андрюшка? Я деда твоего знавал, когда ты ещё не родился. Мы с ним вместе в полку служили. Столько барышень пере… хм. А потом в гости сколько раз я сюда приезжал.

Отпрял, глаза его блестят. Смотрит, за плечи взяв. Начал песню мне напевать. И тут меня осенило:

— Дядь Шурик?

— Ну или так! Сколько лет, сколько зим!

Снова обнял, я в ответ.

Узнал я его. С глазом у него нормально всё было. Много раз гусар Азаров у нас гостил, на плечах меня таскал постоянно, а я усы его всё накручивал в обратную сторону. Нравилось мне делать всё наперекор.

— А помнишь, как ты мою саблю в море утопил? — Вспоминает былое, сияя. — За ней ныряли матросы батьки твоего. Ой, сорванец он был, братцы!

— Это когда огромного краба ещё вытащили со дна? — Усмехнулся я, вспомнив тот эпизод.

— Так он же драться за саблю начал, решил, что она его и не отпускал, — заявляет дядя Сашка и смеется ещё громче, товарищи подхватывают.

Спешившись, гусары стали кланяться мне короткими кивками, представляясь. Последним сам ротмистр. Но он сразу с делом:

— Нам приказано оборону держать в бухте Якорной. В лесу скудном чалиться — дрянная затея, без вида на море, мы как слепые котята. Позволь, князь, лагерем у тебя стать? Всем же веселее.

— Земли много, пожалуйста, — ответил ему дружелюбно.

— Соболезную утрате, Андрюш, — произнёс Азаров, тяжело вздохнув. — По–другому здесь всё было.

— Разрушили всё, — согласился с грустью.

По плечу похлопал меня.

— Хороший был мужик, — выдал ещё один старый гусар и тоже по плечу хлопнул…

Было тихо и спокойно, только чайки покрикивали. Но вот табун в сто двадцать гусар набежал. Стали живенько лагерь оборудовать. За каждое дерево спросили. Полевая кухня на телеге подъехала, кашей меня угостили.

Дядя Шурик, разобравшись, что к чему озадачился. Мол, живу я в нищете не по заслугам.

— Батя его лучшим мехаводом был в Приморье, — выдал за костром. — Столько жизней спас, никакие крысы его имя не запятнают после.

— Знаем, знаем, — подтвердили гусары. — Сабуров–князь боевой был. И семью жаль. Дай Бог, обойдётся, вернёмся в Хабаровск без боя. А тебе здесь, что надо говори, поможем под шумок.

Кивнул с комом у горла. Растрогали меня гусары.

Фёдор к ночи только явился, когда я уже места себе находить перестал. Впервые он так долго.

Дед гусара Азарова сразу узнал. Обнялись они горячо, в щёки друг друга расцеловали. Вспомнили все заслуги бывшего гренадёра и то, что тот боксёром лучшим был.

И всё же заметил я, что Фёдор мой сам не свой стал. В лице переменился.

Зато я с новыми гостями отвлекся от дурных мыслей, перестав думать о словах принцессы на строевом смотре. Вот только тоска по Татьяне Румянцевой стала точить сердце только сильней. С гусарами, которые в основном о барышнях и говорят, по–другому никак. Помимо всего прочего вогнали в краску меня своими шутками неприличными, да закоптили табаком.

От Татьяны никаких вестей. Хотя в глубине души надеялся получить очередное письмо с гонцом. Ведь все предыдущие мне Фёдор приносил, они сюда и приходили.

Гусары тоже не смогли толком ничего про Румянцевых сказать. Зато про дочку Третьякова таких баек наслушался! Что она от гусаров без ума.

Через два дня стало невмоготу, решил собраться в город