назначили день, и Света в первый раз пришла в бабушкину квартиру. Приехал и Миша. Бабуля встретила нас блинчиками и вареньем. Заварив всем мой любимый чай с чабрецом, бабуля села за стол:

– Светлана, Тата очень много про вас рассказывала. Как вы себя чувствуете?

У Светы уже начали отрастать волосы, но щеки были впалые, и гнилостный запах от некрозов еще чувствовался. Она была почти вся перебинтована, на шее и плечах виднелись паутины красных нездоровых вен и подтеки от лопнувших сосудов.

– Спасибо, Людмила Александровна, – ответила Света, – уже лучше.

– Ну и слава богу, вы ешьте блинчики, не стесняйтесь.

– Извините, я сейчас почти ничего не ем. Из-за полиневрита изменились вкусы и очень тошнит от любой еды.

– Ну, тогда чай пейте.

Бабушка была очень гостеприимной и открытой. Рассказывала о последних книгах, которые прочитала. А когда все пообедали, отвела нас в гостиную, чтобы сыграть на пианино. Внезапно она достала книгу в кожаном переплете, которую я ненавидела.

– Это Татины стихи, которые она писала в детстве. Сейчас я вам несколько прочитаю.

Я покрылась краской с ног до головы.

– Бабуль, может, не надо?

– Не выдумывай. Вы представляете, она так хорошо писала в детстве! А потом совсем перестала. Большинство этих стихов я вообще достала из мусорки.

– Они были там, потому что я явно не хотела, чтобы они попадали в кожаный переплет.

– Тата, тебя никто не спрашивает. Миша, Света, садитесь, сейчас я вам все прочитаю.

Я хотела провалиться от стыда. Света заметила это и спросила:

– Людмила Александровна, может, правда не надо? Если Таня не хочет.

Я была благодарна Свете за эти слова, но понимала, что бабушка меня не простит, если я не дам прочитать свои стихи.

– Все хорошо, но я в этом не участвую, я в другой комнате пока посижу, – ответила я.

– Иди-иди, – сказала бабушка.

И начала вслух читать мои детские стихи о безысходности бытия, отсутствии справедливости во вселенной и самоубийстве.

Я сидела, закрыв уши, в другой комнате. Но до меня все равно доносились некоторые из особо громко сказанных ею строк и возгласы: «В шесть лет она это написала! Представляете?!» Мне хотелось провалиться сквозь землю.

К счастью, вскоре эта пытка закончилась, и мы все начали прощаться с бабушкой. Та напоследок сказала:

– Спасибо большое, что пришли! Светлана, выздоравливайте скорее.

Когда мы вышли, Света сразу обратилась ко мне:

– Тань, мне очень жаль, что она так поступила.

– Ничего. Я привыкла. Это лучше, чем когда она в моем детстве только доставала их из мусорки и сразу же, при мне, звонила всем своим подругам, чтобы их зачитать. А когда я рвала на более мелкие кусочки, предварительно зачеркнув строки, чтобы не было возможности их разобрать и восстановить, мне за это прилетало.

Миша крепко прижал меня к себе:

– Вообще, там стихи такого взрослого пропитого суицидника.

– Ну, ты прекрасно описал мое состояние в мои шесть лет, – усмехнулась я.

– Ужас.

– Да ладно. Что было, то прошло.

– Нет, не прошло, – отрезала Света.

Мы шли домой, и я была очень благодарна вселенной, что у меня есть такой молодой человек и такая эмпатичная подруга, которая сразу за меня вступилась. Мы вернулись домой, играли в карты и веселились. Было ощущение, что жизнь начинает налаживаться. Света выздоравливает, и совсем скоро все будет хорошо.

* * *

Когда утром следующего дня мы с Мишей проснулись и ушли выгуливать собаку, Света уже уехала в больницу. Был замечательный весенний день. На реке Фонтанке почти оттаял лед, и свободные от оков зимы воды неслись течением в сторону Большой Невы, унося за собой грязные куски льда и мусор, накиданный за зиму. Город будто отряхивался от зимней спячки. На кустах и деревьях, высаженных вдоль набережной, уже еле видны первые зеленые почки. Ветер с Фонтанки пронизывал тело до костей, но в небе, за сплошной массой светло-серых облаков, светило солнце, и от его вида становилось радостно на душе.

Пепега еще не понимал, что мы берем его на улицу, чтобы приучить к туалету. Для него туалетом был весь мир, и он не видел разницы, куда именно ему сходить по нужде. Пепега был еще совсем маленький, но уже подружился с другими собаками в парке неподалеку.

Я смотрела, как крохотный Пепега играет с собаками, а рядом сидел Миша и держал меня за руку. Света была в больнице, лечилась, и ей становилось лучше. Ничего не могло испортить этот день. Я взяла телефон, чтобы сфотографировать пса, и увидела сообщение от Лизы.

«Таня. Здравствуйте. Надеюсь, не отвлекаю. У Светы же не осталось родственников? А кто такая Лена и почему, когда Свете сообщили о Лениной смертельной передозировке, Света перестала реагировать на меня и просто лежит и смотрит в потолок?»

Где этому конец?!

Честно говоря, новость о смерти Лены удивительным образом не вызвала во мне вообще никаких эмоций, кроме усталости. Я опустила телефон. Да сколько можно-то? Это уже даже не смешно. Я не хочу больше утешать Свету. Не хочу, я устала. Я больше ничего не хочу. Не хочу делать ей чай, терпеть ее прикосновения и объятия, на которые я не давала свое согласие, подтирать за ней кровь и сопли, читать ей книжки на ночь, срываться по первому зову. Я больше не хочу даже видеть ее, не могу. Хватит с меня.

Миша заметил, что я разозлилась.

– Что случилось? – осторожно поинтересовался Миша.

– Лена умерла. Которая вот эта дочка ее названая. Передознулась, – буднично и равнодушно рассказала я.

– Тебе Света сказала? – взволнованно спросил Миша.

– Лиза. Света там не контактная, лежит, потолок рассматривает, – зевая, ответила я.

– Тань, что с тобой?

Мишин вопрос вернул меня к реальности, и мне стало стыдно. Я здоровая, сижу с любимым человеком в парке, и мой щенок играет на солнышке, пока Света лежит в онкологической больнице, потеряв еще одного близкого человека. А я, видите ли, устала. И откуда во мне вообще столько жестокости?

– Со мной все хорошо. Просто устала.

Мы аккуратно собрали вещи, пристегнули Пепегу на поводок и побрели домой. Я еле передвигала ногами. Я пыталась убедить себя, что Свете хуже, чем мне, что я должна быть сильной, что все будет хорошо. Но ни одна из этих мыслей не придавала мне сил. Я чувствовала только желание лечь и заснуть здесь и сейчас. Прямо на этом асфальте. Хотелось просто раствориться, исчезнуть. Мне было жаль себя, и одновременно я испытывала омерзение от этой жалости.

Мы дошли до дома, помыли лапы Пепеге, и я села звонить Свете. Не потому, что хотела ее поддержать, а просто чувствовала, что так надо сделать. Я механически снова и снова набирала ее, но Света не отвечала. И я была рада, что этот разговор откладывался. Света должна была вернуться вечером, и я решила отвлечься и отдохнуть, чтобы подготовиться к тому, что