– А Ваня?

– А Ваня перетирает с охраной складского хозяйства, расположенного по соседству с Олиным офисом. Может, чего-то там всплывет. А че?! – Васька виновато съежился на стуле. – Мы же обещали. Мы не могли сидеть сложа руки.

– И вам оказалось проще. Доверия больше, – вдруг согласился Гера. – Что родственники Олины? В шоке?

– А то! Суета, шум, гам! Чуть ли не сухари сушить принялись все разом. Еле отговорили. На адвокатов собирают. Ты бы это, Гера… – Васька шумно двинул носом. – Позвонил бы им, что ли, а? Они о тебе спрашивали у матери.

– Не могу.

Гера отвернулся к окошку, сгорбился. Он не хотел рассказывать племяннику, сколько раз за минувшие десять дней хотел набрать номер одной из Олиных теток. Та была особенно близка с племянницей. И его охотно принимала в гостях. Это еще когда Оля была не замужем. После ее свадьбы Гера с ее родней не общался. Принципиально. А тут позвонить хотел. Но потом струсил.

Что он ей скажет?! Что Оля звонила ему несколько раз, а он не мог ответить, потому что был дико занят, потому что какая-то гадина убивает ни в чем не повинных женщин, и он рыл, рыл, рыл информацию? И что потом, когда узнал о ее беде, не смог ничем помочь? Что его близко не подпускают к расследованию, что свидетели, видимо, подготовленные вероломным Носовым, отказываются с ним говорить?

Это он скажет Олиной тетке, наверняка теперь сходившей с ума от беспокойства за племянницу?

Нет, он позвонит ей, когда у него будет результат. Только тогда.

– Когда мать должна говорить с Олиными соседями? – очнулся он от печальных раздумий.

– Да вот прямо сейчас и говорит, – ткнул пальцем в циферблат часов племянник и, с хрустом потянувшись, попросил: – Свари еще кофейку, что ли, дядя…

Алина нервно теребила перчатки, снова и снова перебирая в уме речь к соседям Ольги Фроловой. Вдруг не выйдет? Вдруг не получится у нее быть убедительной? Вдруг они не станут с ней разговаривать или вызовут полицию? Что необходимо для того, чтобы они ее выслушали и ответили на ее вопросы?

Искренность! Вот что необходимо в общении. Когда ученики в школе пытались ее обмануть, ловчили, изворачивались, она была непреклонной. Если же честно говорили, что не выучили, она давала им отсрочку.

– Добрый день. – Алина вздрогнула, пропустив момент открывания двери. – Я Алина Эдуардовна Зотова, вот мои документы.

Она протянула пожилой женщине свой паспорт. Та внимательно прочитала, пожала плечами, выкатила недоуменно нижнюю губу.

– А я Ирина Васильевна, и что? – откликнулась женщина неприветливо.

– У меня к вам разговор, Ирина Васильевна. – Алина судорожно сглотнула, все заранее заготовленные слова вдруг выскочили из головы, как на экзамене.

– По поводу? – та стояла на пороге, плотно прильнув плечом к притолоке, и пропускать ее внутрь явно не собиралась. И вдруг лицо ее исказила злобная судорога: – Ты что, к Егору моему, кобелю, пожаловала?! Его очередная пассия? Ах ты…

И ее полная рука потянулась к голове Алины. Благо та была высокой и Ирина Васильевна не дотянулась до ее пышной шевелюры, укутанной тонким пуховым платком, а то беда была бы.

– Нет-нет, что вы, – отступила она назад с досадливой гримасой. – Не знаю я никакого Егора! Я учительница вашей соседки Оли. Она попала в беду, и я… Так получилось, что хлопочу теперь за нее.

– Больше некому! – фыркнула недоверчиво женщина, но руку убрала в карман байкового халата.

– Так получилось, что… Что и есть кому, да не выходит ничего. – Алина жалко улыбнулась. – Уж простите меня, но… Но мне нужна ваша помощь. И не столько мне, сколько Оле. Пожалуйста!

Она была самой себе неприятна в этот момент. Забыла уже, когда и кого так вот униженно просила. За детей, помнится, лет семь назад, перед участковым так же вот унижалась. И все! Теперь вот ради брата, ради Геры. Очень он несчастным был в первый день наступившего года. Хоть и крепился, и пытался выглядеть уравновешенным и спокойным, тоска в глазах стояла смертная. Таким она его помнила только после смерти мамы. И решилась вот на всяческие унижения ради него, хотя Олю и недолюбливала. Но, кажется, это у них взаимное. Оля тоже не любила Алину. Считала, что она обманула брата с квартирой.

Дурочка, маленькая дурочка. Ничего-то она не понимала. Просто Алине сама мысль о чужой женщине под родительской крышей была противна. Не могла она позволить, чтобы чужой человек ходил там, дышал, смотрел на улицу из того окна, из которого смотрела ее мама – милая и несчастная слабая женщина.

– Ира, кто там? – на пороге квартиры Олиных соседей возник пожилой мужчина в очках, с газетой в руках. Он чуть поклонился. – Здрасте, что хотели, уважаемая?

– Уважаемая хочет про соседку нашу с нами говорить, – не очень любезно отозвалась Ирина Васильевна. – Помочь ей вызвалась.

– А кто вы ей, простите? – глянул на Алину поверх очков мужчина, видимо, тот самый Егор, которого ко всем подряд ревнует его супруга.

К слову, приличный вполне для своего возраста мужчина. Моложавый, симпатичный.

– Она ее учительницы бывшая, – снова за Алину ответила его жена.

– А-а, учительница… – протянул он и задумался ненадолго. Потом решительно оттеснил жену от дверного косяка и приглашающе махнул рукой внутрь квартиры. – Входите, раз так.

Алина в комнату войти отказалась. Осталась стоять в тесном коридорчике.

– У меня к вам всего два вопроса, ни к чему мне проходить, беспокоить вас, – она снова улыбнулась, и снова вышло жалко.

– Да, да, говорите, – закивал Егор Иванович, откладывая газету на тумбу у зеркала. – Рады будем помочь, если сможем.

– Чего ей помогать-то? – недобро покосилась на обоих Ирина Васильевна. – У нее в друзьях полицай ходит! Небось уж расстарался!

– Ты и говорить с ним не стала, если мне не изменяет память, – поджал губы хозяин квартиры. – И со следователем не особо разговорчивой была.

– А мне нечего им сказать! Я за ней не слежу! – огрызнулась Ирина Васильевна, раскрасневшись от гнева, и тут же, сильно пихнув мужа в бок, ушла из коридора.

Алина не знала, куда деваться от неловкости за то, что стала свидетелем и виновником супружеской перепалки. Прожив всю жизнь без мужа, она понять до сих пор не могла, как можно жить бок о бок с человеком, который раздражает и бесит, выводит из себя и которого так вот запросто можно грубо пихнуть в бок?! Это же мучение просто, а не жизнь! Все ведь должно быть чисто, красиво, нежно и тихо, разве не так?

– Вы меня простите великодушно, – приложила она руку с зажатыми в ней перчатками к груди. – Просто все родственники Оли в панике, звонят мне со слезами. Никому свидания с ней не дают.

Она чуть не брякнула, что и Геральду тоже в этом было отказано. Вовремя спохватилась.