Со времен упражнений на послушание я немного избегала Фрайгунду, но лестница, конечно, вещь хорошая. И я направилась туда, чего уж!

Я прошла по узкому гребню между пещерами-глазницами. Его можно было бы называть Переносица. Как же здорово давать всему вокруг имена! Я была уверена, что и это было частью моей свободы. Тут не было ни учителей, ни книг, ни интернета, ни девочки-всезнайки, которая могла бы сказать: но ведь это называется Лузы, или Кувшинные кратеры, или Стебельковый лес, или еще как-нибудь…

Я вдыхала дневную жару и слышала потрескивание, предупреждавшее об опасности лесного пожара.

Потом я увидела Фрайгунду. Она стояла на суку, лежавшем на большом камне. Качалась туда-сюда, расставив в стороны длинные худые руки. Солнце отполировало ее волосы до яркого блеска. Она подпрыгнула и снова опустилась на «качели». Послышался треск. Сук разломился на две части. Фрайгунда присела на корточки, чтобы поднять обломки с земли. Руки согнуты в локтях, кисти смотрят вверх. Она подняла части сука, положила их рядом – одной длины.

– Чем помочь? – спросила я.

– На, режь веревку, – сказала она, бросая мне моток упаковочного шпагата. – Нож у тебя опять в рюкзаке? Или на поясе, как я тебе говорила?

Я похлопала себя по ремню.

Она кивнула.

– Сейчас покажу! – сказала она и показала. Отмотать веревку. Два раза через локоть, чтобы отмерить длину. Натянуть. Приставить нож. Сделать рез.

– Тебе не жарко? – спросила я ее. На ней были все те же длинные замшевые штаны и та же мужская рубашка.

– Жарко. Но ведь и тебе жарко, – она кивнула на мои шорты и футболку. – Против жары ничего не поделаешь. Лучше всего просто об этом не думать. – Она продолжала ломать ветки, прыгая на них, и потела. Казалось, волосы у нее пропитались потом от корней до самых кончиков.

– Ты бы могла укоротить штанины, – предложила я, разрезая веревку.

– У меня с собой всего одни штаны, и они длинные. – Она аккуратно сложила палки. – Если я их обрежу, у меня будут одни штаны, только короткие. Если жарко – ничего страшного, а вот если холодно – это плохо. – Она разложила ступеньки по брусьям и сделала на уровне каждой ступеньки две зарубки на дереве, сантиметр глубиной.

Моей обязанностью было держать ступеньки на боковых брусьях. Длинные пальцы Фрайгунды обматывали и завязывали веревку с безумной скоростью. Бегали и вязали, держали и крутили, как самостоятельные существа.

– Длины-то лестнице хватит?

– Да.

– Уверена?

Она смахнула занавес из волос в сторону и быстро взглянула на меня.

– Я всегда мерю трижды. Один раз – как все, другой раз – для верности, и еще раз – в память о десяти тумаках, которые я получила от бабки, когда слишком коротко подшила занавески.

– О десяти тумаках? – переспросила я.

– Именно о десяти. Бить больше бабка считала слишком жестоким, меньше – недостаточно поучительным. – Пальцы Фрайгунды оборачивали веревку вокруг следующей ступеньки.

– С занавесками все было так плохо?

– Нет. Я потом пришила полоски к низу. Но с деревом так не выйдет. Тут нужно вообще-то четыре раза мерить. Хватит вопросов.

Лестницу мы заканчивали молча. Твоя бабушка еще жива? Еще три ступеньки. Слева обмотать, завязать, притянуть, то же самое справа. Она тебя часто била? Сколько лет тебе тогда было? Ты сама шьешь себе одежду? Еще одна ступенька. Что ты еще умеешь? Лить свечи? Играть на музыкальном инструменте? Есть ли у вас танцующий медведь? А блошиный цирк? Последняя ступенька.

Мы отнесли лестницу к кратеру. Я бы никогда не подумала, что можно практически из ничего так быстро сделать лестницу.

Она подошла точь-в-точь.

Три взмокшие девочки сидели на краю ямы и болтали ногами в грязных трекинговых ботинках. Две из них гладили своих собак.

– Всё? Готово? – спросила я.

– Полная жопа, – ответила Иветта.

– Полная-жопа-но-да или полная-жопа-нет?

– Блин, Чарли, у нас что, вид такой, будто полная-жопа-но-да?

Антония действительно выглядела как «полная-жопа-нет». Глаза красные, кожа как матовое стекло. Она единственная была в куртке и все равно дрожала.

– Я, по крайней мере, все. Вот! – она показала на котелок с грибами. – Здесь таких много, они прямо лезут в кастрюлю. Аннушка еще собирает. Она прям на седьмом небе. Лес-лес-лес! И травы-травы-травы!

Я огляделась. Беи было не видно. Везде остатки малиновых зарослей.

– Ну, с малиновым кустом вы все же справились.

Рика хмыкнула:

– Оказалось, это был не куст. Это был малиновый дракон, которому нужно было отрубить все восемь голов. И сопротивлялся он до последнего.

Она повертела в руке что-то светлое. Маленькая белая ленточка.

– Вот это мы нашли в самом низу.

Я протянула руку. Взяла. Прочитала. «Садоводство “Либлих”. Rubus ideaeus L.» На другой стороне – маленькая пиктограмма с солнцем, наполовину светлым, наполовину темным, и надпись «Регулярно мульчировать».

Значит, то, что говорила Аннушка, – правда. Она действительно вместе с дедом посадила здесь куст малины. Только зачем? Чтобы замаскировать туннель? Но зачем?

Я должна была это выяснить.

– Пока что у нас большой перерыв, – сказала Иветта.

Вода никак не хочет уходить из туннеля, объяснила Рика. Она говорила так, будто эта вода – их личный враг.

– Ей вообще плевать и на нас, и на все, что мы делаем, – заключила Рика. Воде, она имела в виду. Или земле. Или грязи. Или ситуации в целом.

– Скорее всего, туда все время прибывает новая грунтовая вода. Можно вырыть дренажную канавку, – предложила Фрайгунда.

– Пожалуйста, можешь играть в Боба-строителя[4] сколько хочешь, – вяло сказала Иветта. – С меня этой грязи хватит!

– В кого? – удивилась Фрайгунда.

– Она лучше знакома с Зигфридом Каменотесом, – рассмеялась Рика.

– С кем? – снова переспросила Фрайгунда.

– Ясно. Ты не знаешь. Забудь! – Иветта махнула рукой.

– Я терпеть не могу, когда говорят «забудь!». Забыть ничего невозможно. Если бы ты не сказала, мне бы не надо было ничего забывать. Так что думай, хочешь ты что-то говорить или нет.

Иветта пронзительно засмеялась. А успокоившись, сказала:

– Мы очень разные, Средневековье. Я, например, могу забыть, что ты сказала, – легко.

Я спросила девчонок, где Бея.