тыквенные семечки — на столе уже лузги изрядно — и смотрит какое-то видео на планшете; взглянув на Акима, бросив на него всего один взгляд, женщина снова уставилась в монитор, но произнесла с некоторой небрежностью:

— А, прапорщик!

Поза её несколько неприлична, любому вошедшему прекрасно видно, как её узкие брюки обтягивают низ живота и промежность, и в присутствии мужчины женщине желательно убрать ногу со стула, но она этого не делает.

— Здравия желаю, — говорит он, закрыв дверь.

— Так виделись же… Только что… — легкомысленно отвечает она, не отрываясь от монитора.

Аким постоял немного у двери и потом подходит к её столу, опирается на него. А она протягивает ему руку, в ладони жареные семена тыквы:

— Саблин, семечек хочешь?

— Да нет… — отвечает он и спрашивает: — Ну, как ты поживаешь?

— Как поживаю? — переспрашивает Юнь. И тут же выдает тираду, произнося слова очень быстро: — Ну, ты бы мог в письме хоть раз за полгода поинтересоваться, как я поживаю. Хоть пару слов прислать. Хоть «привет» написать!

Саблин молчит, он и вправду за полгода, что был на призыве, ни разу ей не написал. Но на то есть причины…

— Ах, ну да… — продолжает женщина с ехидством. — Там почтарь полковой из станичников. Могут слухи пойти, жена узнает. Да, Акимка? Всё боишься, что жена узнает?

«Сама всё понимает, но отчего-то бесится!».

— А сейчас пришёл, — продолжает она, — уже, значится, не страшно тебе, что жена узнает?

Он не знает, что ей ответить, и пытается взять её за руку, но она вырывает у него руку так, что все семечки из ладони разлетаются по комнате, и зло спрашивает:

— Чего хватаешься?

— Соскучился, — отвечает он и усмехается.

— Соскучился, — передразнивает его Юнь. И снова берёт семечки из пакета. Она совсем не такая по характеру, как Настя. Она вспыльчивая, и даже злая. Всегда уверенная в себе и знающая, что хочет.

— Правда, соскучился, — повторяет Аким, — думал о тебе часто.

— Врёшь! — с противной бабьей злостью говорит Юнь. Говорит так, чтобы поддеть, и у неё получается, так как Саблину вообще очень редко кто-либо говорил подобное. — Думал бы, так хоть одно письмо написал бы.

— Нет, не вру, — просто и без эмоций, сдерживая себя, произносит Саблин. — Даже думал, что подарок нужно тебе какой-нибудь купить, но не знал, какой тебе нравится.

И она тут так неожиданно переменилась, словно в голову ей пришла мысль; красавица забыла про семечки, говорит ему с вызовом:

— На север хочу, к морю. Была там в детстве, — и смотрит на него с прищуром: что? Можешь меня свозить?

Саблин молчит, он даже не может представить, сколько денег нужно на такую поездку. А она продолжает:

— Хочу в бассейнах купаться, яблок хочу, вина белого, рыбы настоящей, которую есть можно… — и так и смотрит на него с тем же прищуром, с вызовом: ну? Что? Сможешь меня отвезти?

Аким не может так сразу ей ответить, сначала он вспоминает, сколько у него денег, и думает, во сколько такая поездка может ему обойтись. А ещё думает, куда она хочет и как туда её доставить. Если в Дудинку, это надо на восток, а потом по Енисею на север. Минимум дней восемь в один конец. А то и все девять. А если в Тазовский, то по Большому руслу, через болота, за шесть дней можно дойти.

«Да нет, она, конечно, захочет в Дудинку… Там и море ближе, и жара послабже, и богатый Норильск с его магазинами рядом. Ну ладно, а что Насте сказать? Придётся придумать что-нибудь… Интересно, а какие там, на севере, цены?».

А Юнь смотрит на прапорщика, смотрит, и так и не дождавшись от него ответа, высыпает семечки на стол, встаёт со стула и кладёт ему руки на плечи.

— Саблин, я прямо чувствую, как у тебя голова нагревается, — она заглядывает ему в глаза и проводит ладонью по щеке, — да ладно тебе уже, не думай ты про этот север. Это я так… Просто злилась, что за полгода ни одного письма мне не написал. Не нужно мне севера… Отвези меня хоть в Преображенскую, хоть в настоящий ресторан сходим, в магазины…

А после этого, не дав ему даже ответить, привстаёт на цыпочки и целует его. Он сразу притягивает её и берётся за дело, пытается расстегнуть ей пуговицу на брюках, но Юнь отводит его руку:

— Завтра, Аким, а лучше послезавтра. Потерпи немножко… — и снова целует его в губы коротким поцелуем и подталкивает к двери. — Всё, иди, иди… Только будоражишь меня зря, да и дружки твои будут ещё что-нибудь думать.

Он спускается и садится за стол, а там и не заметили его отсутствия, за столом идёт оживлённый разговор про новую лавку скупщиков топлива и про новые цены. Но цены на рыбное масло его сейчас не интересуют, и он, выпив рюмку водки без товарищей, перебивает одного из них и спрашивает:

— А что, браты? Кто-нибудь из вас на северах бывал?

Все смотрят на него поначалу немного непонимающе, и Юрка Червоненко и говорит ему:

— Ну, я бывал в Тазовском. Оборудование для сушилок там покупал.

— И я бывал, — добавляет казак Ерофеев, — я у свояка на станции подрабатываю, моторы мы перематываем, вы же знаете, так он меня в Тазовский за проволокой раз пять уже посылал.

— Нет, я не про то, я про тот север, где море, — поясняет Саблин. — Где в воде купаться можно, где гостинцы, где бассейны есть.

— О-о, — сразу на это отозвался Кульков, — вот оно, офицерство казачье, едва первую звезду получил, а уже на море намылился. На курортах отдыхать.

— Нет, брат, там я не бывал, — сознаётся Ерофеев.

— Я видел фотографии