расставить точки над «i» относительно книги «Запечатлённое время», уже почти вышедшей в Германии. Ольга отправит послание 28 февраля, а Андрей получит его лишь 8 марта. В своём дневнике он назовёт[961] депешу «ужасной» и «полной хамства». Последнее вряд ли справедливо, но в любом случае восстановление отношений теперь потребует усилий, которые Тарковский не будет готов приложить. Режиссёр напишет, что «надо ответить», но так и не сделает этого. Их общение с Сурковой прекратится навсегда.

Завсегдатаем Андрей стал разве что в кафе «Париж» (Kantstraße, 152), которое он облюбовал в качестве места встреч и иного досуга. В этом есть какая-то удивительная символика: русский, живущий в Италии и работающий в Швеции, сидит в берлинском кафе «Париж». Отчего он выбрал именно это заведение, находившееся не так уж близко к дому — около трёх километров? Тарковский будто чувствовал, что именно столица Франции станет его последним пристанищем. Тут стоит вспомнить и о Рудольфе Штайнере, фильм о котором он обдумывал в эти дни. Замыслу не суждено будет осуществиться, но, сообразно потаённой механике мироздания, клиника имени Штайнера станет последним медицинским учреждением, в котором будут пытаться спасти жизнь режиссёра.

Поездка в Германию не принесла никаких творческих плодов: сотрудничество с Клуге не завязалось, затея с «Гофманианой» буксовала, поскольку Тарковский не успевал подготовить постановочный сценарий, смету и прочие документы, необходимые для перехода от слов к делу. Продюсеры нашлись во Франкфурте, они даже приезжали в Берлин, но несколько встреч так и не привели к тому, что можно было бы назвать договорённостью. Важным условием немцев стало то, чтобы режиссёр уже сейчас дал согласие снимать «Гофманиану» сразу после «Жертвоприношения», а он не был готов на это, хотя свободное время посвящал активной работе именно над данным проектом. С другой стороны, тогда же Тарковский встретился с Джоном Тули, и они вполне конкретно условились ставить «Летучего голландца» в Ковент-Гардене.

Поначалу от хандры в Берлине отвлекали дела, а также множественные встречи. 27 декабря в гости к Тарковским, будто с ответным визитом, приехали Ирина и Тимоти Брауны. Семейные праздники — Новый год и Рождество — хотелось отметить всем вместе, что лишний раз подчёркивает их близость.

Режиссёр также встречался с Изей, Серджио Гамбаровым, Андреем Яблонским, Максимилианом Шеллом. Последний очень помогал родным Тарковского, навещал их в Москве, возил передачи, одалживал деньги. Однажды актёр отдал Анне Семёновне десять тысяч рублей[962]. Кроме того, Шелл постоянно рассказывал о ситуации Андрея в прессе, а также в ходе встреч с советскими и зарубежными чиновниками, которые в описываемое время случались особенно часто, поскольку он снимался в историческом многосерийном советско-американском[963] фильме «Пётр Великий» (1986). Максимилиан даже вывозил детей Тарковских — Андрюшу и Ольгу — на съёмки в Суздаль, а ещё хлопотал по поводу замужества падчерицы главного героя настоящей книги. Примечательно, что упомянутая поездка закончилась внушительным скандалом, когда выяснилось, что на площадке дети опального режиссёра.

В дневнике Андрей отметил[964], будто оператором на упомянутой ленте выступал Джузеппе Ротунно, которого он чуть было не пригласил в «Ностальгию». На деле фильм «Пётр Великий» снимал другой итальянский мастер — Витторио Стораро.

В Берлине Тарковский познакомился с выдающимся китайским специалистом по биоэнергетике, способным видеть ауру человека. Эта встреча много значила для режиссёра, хотя он даже не упомянул о ней в дневнике. Возможно, именно этот персонаж всколыхнул интерес Андрея к китайской народной музыке, о которой в последующие месяцы Тарковский много говорил.

12 января Владимир Максимов организовал встречу супругов с Ириной Пабст. Родившаяся в Берлине в семье русских эмигрантов, Пабст тоже была одним из важных фигурантов русского зарубежья. Она начала карьеру артистки, в пятидесятые годы снималась в кино, но известность и национальное признание в Германии снискала как общественный деятель, занимающийся проблемами больных СПИДом. Впрочем, это случится потом. А пока режиссёр в дневнике рекомендует её, как «подругу Шпрингера». Очевидно, имеется в виду Аксель Шпрингер, медиамагнат, а также основатель и глава одного из самых известных печатных домов в истории издательского дела. Супруг Ирины работал у Акселя, а она дружила с его женой.

Позже при содействии Пабст Тарковскому удастся познакомиться с самим Шпрингером, и это событие Андрей назовёт[965] едва ли не важнейшим итогом нескольких поездок в Германию. При этом режиссёр вовсе не станет говорить с ним по поводу издания книг — медиамагнат был слишком крупной фигурой для этого — но заручится его поддержкой в деле воссоединения семьи. Будучи чрезвычайно влиятельным человеком, Аксель мог оказать значительную помощь. Собственно, он пообещает сделать так, чтобы вопрос Тарковского стал одним из пунктов повестки предстоящей исторической встречи Михаила Горбачёва и Рональда Рейгана в Женеве, запланированной на 19–21 ноября 1985 года, но Шпрингера не станет уже в сентябре.

Историческое значение упомянутого саммита трудно переоценить, он положит конец холодной войне, но дела́ режиссёра президенты обсуждать не будут. Поняв это, Андрей напишет[966] в «Мартирологе»: «Кончились переговоры Горбачева и Рейгана. Есть надежды на следующий год», — имея в виду, что, быть может, вопрос о воссоединении семьи поднимут на второй запланированной встрече. Нельзя было терять надежду, но никто не мог себе представить, сколь трагически изменится ситуация к моменту саммита 1986-го.

Кроме того, Пабст помогла Тарковскому решить полиграфические проблемы с издательством «Ullstein». Мнение режиссёра о Кристиане Бертончини постепенно ухудшалось. Во время пребывания в Берлине оно испортилось окончательно за счёт того, что Натан Федоровский познакомил его с людьми, которых чрезвычайно подозрительный мастер принял за агентов КГБ. Разочаровавшись в «Ullstein», по возвращении в Стокгольм Тарковский незамедлительно попытается начать сотрудничество со шведским издательским домом «Hugo Gebers».

Из Москвы пришли неожиданные новости: Андрюше и Анне Семёновне выдали в ОВИРе анкеты для выезда за рубеж. Казалось, будто борьба начинает приносить плоды. Впрочем, Федоровский сразу разубедил Андрея в этом: дескать, его маме тоже давали анкету в ленинградском ОВИРе, но потом так и не выпустили к сыну в Берлин. Натан будто в воду глядел: 1 февраля станет известно о формальном отказе из-за неверно составленного приглашения.

17 января Тарковский пишет, что из Флоренции поступило предложение поставить «Игроков». Именно так, во множественном числе. Вероятнее всего, это описка. Вряд ли речь идёт о комедии Гоголя, скорее — о театральной версии романа Достоевского.

18 января важная запись: «Уже два дня снятся какие-то странные сны. Снова: озеро с монастырем. Сизов, подписавший мне моё заявление об увольнении. Россия, церкви, Костин… Но не в деталях дело. Всё вообще очень многозначительно». Евгений Костин и его жена Светлана