Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пьеса Юзефсона пропитана восхищением Тарковским, страстным желанием понять его. Автор, очевидно, отдаёт себе отчёт, какой уникальный шанс поработать с ним представился ему и коллегам. Многие важные слова об Андрее Эрланд помещает в реплики Лотти: «Он с тревогой копается в моей изголодавшейся душе». Изголодавшейся именно без работы такого уровня. И снова Лотти: «Русский говорит: „La vita è molto strana“[970]… Это правда. Но в его устах правда звучит поразительно. Как вновь открытая истина. А если ты говоришь, что жизнь странная штука, это воспринимается, как пустой звук. Изношенный. Претенциозный». Заметим, Русский говорит по-итальянски.
Пьеса Юзефсона — литература высокой пробы, адекватная тому уникальному историческому материалу, на основании которого она создана. Несомненно, Эрланд был больше, чем просто артистом. Мало кому удавалось высказываться о загадке Андрея столь точно — это уже из его воспоминаний[971]: «Он так же ясен, как и его картины. Даже оказавшись далеко, в другой стране, Тарковский сразу покорил её, и стал её частью… В своих фильмах он выражает себя через всё человечество, и все тянутся к нему, поскольку от него исходит нечто такое, что кажется одновременно и тайной, и её разгадкой». Юзефсон не уточняет, «далеко» от чего. В «другой» стране, но не в «чужой». В 1986 году он прямо заявляет, что Андрей — явление планетарного масштаба.
В Стокгольме на этот раз Тарковский поселился по адресу — Sibyllegatan[972], 77. Номер дома, определённо, казался ему удачным. Тут была приятная квартира, которая сдавалась вместе с антикварной мебелью из красного дерева. Режиссёру здесь очень нравилось, потому он будет снимать её для каждого своего приезда вплоть до декабря.
Кстати сказать, Андрей уделял огромное внимание обстановке интерьеров в «Жертвоприношении». Старинная мебель была нужна для того, чтобы создать «ностальгическое» — именно такой эпитет использовал сам Тарковский — впечатление.
Непосредственная работа возобновилась с понедельника 4 февраля. Как обычно, всё это время мастер ничего не записывал в дневнике, зато рабочие тетради полнились заметками. Что беспокоило режиссёра в первый рабочий день, когда состоялась встреча с художником Анной Асп, можно восстановить по книге Александер-Гарретт: «Сколько метров в гостиной — восемь с половиной на восемнадцать или на пятнадцать плюс метр в запасе; будет ли возможность вращать пол; в комнате Марии — четырнадцать метров на четырнадцать плюс метр в запасе; камере нужно будет двигаться назад; объектив сорок с отходом в четырнадцать метров, 40В — ширина объектива; свет на стены ни в коем случае не прямой; где будет центральный угол?; зеркало нужно обыграть как-то интересно; какого цвета наличники — светлые или тёмные?; стены не такие зелёные, мягче поверхность и никакой филёнки; весь дом будет использоваться в экстерьере; вообще надо понять, что есть дом; дом разваливается, он должен быть похож на птицу; надо подумать о силуэте дома; всё должно быть построено на контрастах; не красить дерево, поверхность должна быть мокрой, оттого чёрной; будет проезд вдоль дома; проверить, как будет выглядеть поверхность при освещении; перед домом неглубокий слой воды, „мне нравятся блестящие поверхности“; пусть сделают эскиз, а потом посмотрим, что и как; надо поскорее выбрать натуру; особенно обратить внимание на фасад веранды; цветная плёнка построена на нюансах, черно-белая — на контрастах; использовать будем объектив zoom, с фокусом от 25 до 250; лучше всего залить поле перед домом водой, тогда получим тёмный эффект; пожар будет снят одним кадром; запомнить — никаких косых панорам; задача изменять свет без монтажа».
Тарковскому совершенно не нравились первые проекты дома главного героя. Он никак не мог решить, хочет ли видеть его светлым или тёмным. Кроме того, сооружение казалось ему излишне простым, не соответствующим статусу семьи Александра.
На самом деле, выбор между светлыми и тёмными наличниками был обусловлен комплексными эстетическими принципами: во многих сценах режиссёр добивался того, чтобы мрачные и не мрачные предметы чередовались, будто полосы жизни.
Финансовые трудности одолевали. Франция принимала всё более активное участие в жизни Тарковского, однако возможности парижских партнёров по поддержке «Жертвоприношения» существенно купировались. Тогда к созданию картины неожиданно присоединилась ещё одна компания — «Josephson & Nykvist HB». Артист и оператор организовали её в 1978 году для воплощения своих совместных проектов. Всё началось с фильма «Один на один» (1978), в котором они оба выступали режиссёрами, а Юзефсон — не только исполнителем роли, но ещё и автором сценария. С тех пор были и другие работы, но «Жертвоприношение» стало крупнейшей картиной небольшой продюсерской компании двух друзей. И без её помощи справиться бы не удалось.
Неожиданно в Стокгольм приехал Андрей Яблонский, ставший для Тарковского важным другом в этот период жизни. Вскоре они вновь увидятся, на этот раз в Берлине, куда режиссёр отбыл 12 февраля. 13-го и 14-го там прошли показы и встречи с публикой, а на следующий день стартовал XXXV Международный кинофестиваль, проходивший с 15-го по 26-е. Ни в конкурсе, ни в жюри Андрей не участвовал, он приехал в качестве гостя. 27 февраля Тарковский писал в дневнике: «Де Хадельн меня обхамил как это можно было бы ожидать где-нибудь в Москве». Мориц де Хадельн — тот самый, который возглавлял фестиваль в Локарно в 1972-м, стал директором Берлиналя и управлял им более двадцати лет — с 1980-го по 2001-й. Впоследствии он два года будет руководить венецианской Мострой. Трудно сказать, в чём заключалось хамство. Быть может, режиссёр ощутил недостаток внимания к своей персоне, узнав о невозможности участия в официальной программе и отсутствии суточных. Так или иначе, по воспоминаниям де Хадельна, они с Тарковским тогда вообще не встречались, однако за русским мастером была отправлена машина и оказаны все соответствующие статусу почести. Мориц признаётся, что не исключает, будто упомянутая запись появилась вследствие редактирования дневника супругой Андрея.
Тёмная история. Тарковский улетел из Германии в гневе 4 марта, а его жена задержалась в Берлине. Очевидно, она осталась, в частности, с Кристианой Бертончини. Здесь Лариса приболела,